— Тогда придётся артефакт демонтировать, — нахмурился Герасимов. — Это…

— Ничего, демонтируйте, — надавил голосом Городецкий. — Демонтируйте, а там будет видно. Портрет первого, если уж с исторической точки зрения подходить, великорусского государя для нас на текущий момент важнее золотых побрякушек.

Зная истинное отношение Городецкого к «золотым побрякушкам», Гурьев бросил на друга недоумённый мимолётный взгляд, но вслух, естественно, ничего не сказал. Нечто, похожее на тень какой-то смутной догадки, мелькнуло перед ним – как будто мазнуло крылом по лицу.

— И вообще, — продолжил сердито Городецкий, — что это за мода ещё – чашки из черепов русских князей выделывать?! Что скажете, Яков Кириллович?

— Не наш метод, — без тени улыбки подтвердил Гурьев, — не наш. И вообще – плохой прецедент. Плохой.

— Да вы что, товарищи, — жалобно посмотрел Герасимов сначала на одного, потом на другого. — Это же исторический факт. Что же теперь, историю переписывать?!

— Историю пишем мы, Михаил Михайлович. Как пожелаем, так и запишем, — с нехорошей усмешкой сказал Городецкий, протыкая Герасимова льдисто-острой, слюдяной зеленью взгляда. — Примите к сведению.

— Ну, хватит людей пугать, — с неудовольствием подвёл итог дискуссии Гурьев. — Вы, Михаил Михайлович, оформляйте находки, и, кроме меча, можете всё увозить. С мечом я стану по оружейным правилам заниматься.

Что ж, подумал он, больше ждать и в самом деле невозможно. Пора.

— Видимо, не получится у нас с Надюшей сегодня домой вылететь, — покачал головой Городецкий, когда они оказались на поверхности. Археологи обступили Герасимова, горячо обсуждая что-то.

— Нет, — решительно сказал Гурьев, взглянув на чистое небо. — Сегодня – точно не выйдет. Надо сказать, Варяг.

— Псих. Псих – и не лечишься. Добро. Проводи к «Касатке», отзвонюсь, вызову охрану. Надо подумать, как это всё документально оформить, да ещё и твою «находочку». Сталину сам будешь докладывать? Я не решусь, честное слово. Ах, угораздило же тебя, Гур…

— Всех нас угораздило, Варяг. Всех. Такое время. Ничего не попишешь.

* * *

За столом собрались, действительно, почти по-семейному – Чердынцев с Верой, Надя с Варягом, Гурьев и девушка. Чердынцев заметно нервничал, а Вера, не ведая ещё причины, отчаянно за него переживала, гадая, с чем связано это – с работой, с визитом ли высокого гостя, секретаря Центрального Комитета, кандидата в Политбюро. Кто бы ей такое ещё полгода назад рассказал – не ушёл бы целым, это уж точно. Визит, конечно, ничуть не походил на прибытие московского начальства, но – кто его знает? Однако, присутствие невозмутимого, как всегда, Гурьева её, как ничто другое, успокаивало. Раз они друзья – это же видно, значит – всё будет хорошо. Ну, как-то – будет.

— Начинай, Михаил Аверьянович, — сказал Гурьев.

— Бронепоезд, — вздохнул Чердынцев.

— Пятьдесят граммов, — разрешил Гурьев.

— Не надо, — покачал головой Чердынцев. — Как ты выражаешься – не наш метод, — он пригладил рукой волосы и немного развернул стул в сторону Даши: – В общем, доча, слушай. И вы все тоже слушайте, конечно. Раз уж такое случилось – значит, случилось. Чего теперь выть.

Перемена, происшедшая с Дашей за те полчаса, что продолжался рассказ отца, подкрепляемый его, Гурьева, объяснениями, поразила его. А ведь он был уверен, что давно утратил способность по-настоящему чему-нибудь удивляться. Полчаса назад на стуле в чисто побеленной комнате с окном, выходящим на юг, сидела чудесная, милая, умная девушка по имени Даша. А сейчас перед ними была царевна. Не принцесса, нет – царевна. Что ж, подумал он. Именно к этому всё и шло. Именно этого я и хотел, не так ли?

Женщины слушали – ни живы, ни мертвы, обе – с мокрыми глазами, Надя – прижавшись к Городецкому, который обнял её за плечи – молча, ни слова ни говоря. Вера в какой-то момент поднялась, встала у Чердынцева за спиной, положив ему руки на плечи, кусая губы. Как же всё быстро, подумал Гурьев. Как быстро всё происходит. Под этим небом, под этим солнцем. На этой земле.

— Царская кровь, — задумчиво проговорила Даша. Голос её звенел, как струна, натянутая до самого неба. У Гурьева по спине пробежал холодок. — Царская кровь. Я… Я хочу посмотреть.

Чердынцев непонимающе обернулся к Гурьеву, лицо его сделалось беспомощным. А Гурьев понял. Поддёрнув рукав пиджака, он достал из манжета на запястье тонкую золотую иглу с круглой бусиной-головкой. И протянул её Даше.

Девушка, коротко взглянув на отца, всё ещё ничего не понимавшего, вонзила иглу в подушечку большого пальца. Гурьев почувствовал себя так, словно она не себе, а ему проткнула палец иголкой. Замерев, они – все шестеро – смотрели, как набухает ярко-рубиновая, почти светящаяся капля.

— Она красная, — тихо проговорила Даша.

— Конечно, она красная, — так же тихо ответил Гурьев. — Конечно же, она красная, дивушко. Красная, как настоящие царские знамёна. Царские стяги – красные.

— Так вот она – цена, — прошептала девушка. — Вот она какова… Это и есть – долг? Цена?

— Да.

— Что же мне делать теперь? — Даша посмотрела на сидящих за столом людей. — Что же мне теперь со всем этим делать?

— Учиться, Даша, — сказал Гурьев, по-прежнему не повышая голоса. — Учиться, дивушко. Учиться жить, понимая своё место, своё предназначение. Учиться понимать, что ты в ответе за эту страну и этот народ. За всех. А они – за тебя. Мы все. Потому что мы все – русские.

— И даже… Даже за тебя я в ответе?

— Даже за меня.

— Вы мне поможете? Ты мне поможешь, Гур?

— Помогу, дивушко.

— Вот почему… Ты знал? Ты – с самого начала знал?!

— Нет. С самого начала – не знал. Но это – теперь это не имеет никакого значения.

— Гур. Миленький Гур, — задумчиво и потрясённо проговорила девушка. — Как же ты за меня боялся. Мамочки, мамочки. Как же ты переживал, как же боялся. Трясся, как осиновый лист, наверное. Что же с тобой творилось, это же просто представить себе невозможно. Почему же ты ничего не сказал? Думал, я испугаюсь? Не пойму?

— Просто всему своё время, дивушко. Время и место.

— Даша, — вдруг высвободилась Надежда. — А как же…

— Пусть всё остаётся, Надя, — покачала головой девушка. — Пусть, так даже лучше теперь.

Гурьев сделал Городецкому знак: проконтролируй. Тот кивнул. Мы ни на минуту не прекращаем работать, с горечью подумал он вдруг. Ни на минуту – даже на такую. Просто такое время. И место тоже.

— Вот, оказывается, в чём дело, — Даша опять посмотрела на Гурьева, и глаза её потемнели, как море перед штормом: – А она? Рэйчел?

Гурьев передёрнул кадыком. Опять она его достала. Да что же это такое.

— А это ещё кто? — хрипло спросил Чердынцев.