— Думаю, это было бы довольно утомительно. Могу процитировать Ницше, но боюсь получить тумака.

— И правильно делаешь, — добродушно сказал Тедди. — Он же, как я понимаю, нацист?

— Не совсем. Ты по-прежнему пишешь стихи, Тедди?

— В последнее время мне слова не даются. Сколько ни стараюсь, получается как-то высокопарно. Красивые картины войны. А нащупать сердце не могу.

— Темное, бьющееся, окровавленное сердце?

— Это тебе следует писать стихи, — посмеялся он.

Пока у нее гостил Тедди, на дежурство она не выходила. Мисс Вулф временно исключила ее из графика. Налеты теперь стали нерегулярными. В марте-апреле дела были совсем плохи, тем более после небольшой передышки. «Удивительно, — говорила мисс Вулф, — в тяжелые минуты каждый нерв натянут как струна, и от этого легче справляться с трудностями».

В их секторе определенно наступило затишье.

— По-моему, Гитлера сейчас больше интересуют Балканы, — сказала мисс Вулф.

— Он положил глаз на Россию, — довольно авторитетно заявил однажды Крайтон. (Милли уехала на гастроли, так что кенсингтонская квартира была в их распоряжении.)

— Но это же безумие.

— А чего ты хотела — этот тип и в самом деле безумен. — Вздохнув, Крайтон сказал: — Давай больше не будем о войне.

Как престарелые супруги, они играли в криббидж{174} и потягивали виски — из адмиралтейских закромов.

Проводив ее до конторы на Эксибишн-роуд, Тедди удивился:

— Я-то думал, твой оперативный центр занимает грандиозное здание, с колоннами и портиками, а это просто бункер.

— С колоннами и портиками — это к Морису.

У входа к ней подскочила телеграфистка Айви Джонс, заступающая на вахту:

— А вы — темная лошадка, мисс Тодд: скрываете такого потрясающего молодого человека.

«Вот результат излишнего панибратства», — подумала Урсула, а вслух сказала:

— Бегу. Доклад об оперативной обстановке не ждет.

Ее подчиненные, «девушки», мисс Фосетт и прочие, сортировали, подбирали и приносили ей в соответствии с ее инструкциями желто-рыжие папки, а она составляла отчеты, ежедневные, еженедельные, а иногда и почасовые. Сводки потерь, сводки разрушений, доклады об оперативной обстановке — им не было конца и края. Подчиненные все это перепечатывали, раскладывали по новым желто-рыжим папкам и за ее подписью отправляли дальше тем, кому требовалось, — например, Морису.

— Мы всего лишь винтики большой машины, правда? — сказала ей как-то мисс Фосетт, и Урсула ответила:

— Запомните: без винтиков ни одна машина работать не будет.

Тедди пригласил ее куда-нибудь посидеть. Был теплый вечер, на улицах цвели деревья, и на какой-то миг ей показалось, что война закончилась.

Говорить об авиации Тедди отказался, равно как и о войне, и даже о Нэнси. Где она сейчас? Занимается какими-то делами, о которых, видимо, не имеет права распространяться. Впечатление было такое, что сейчас вообще никто ни о чем говорить не хочет.

— Что ж, давай поговорим об отце, — предложил Тедди; так они и поступили, а наговорившись, почувствовали, что наконец-то устроили для Хью такие поминки, каких он заслуживал.

На следующее утро Тедди на несколько дней уезжал поездом в Лисью Поляну, и Урсула, попросив его «взять с собой еще одного кочевника», протянула ему щенка. Она целыми днями пропадала на службе, и Фортуна сидела взаперти, правда иногда Урсула брала ее с собой на пост, и собака уже стала для всех своего рода талисманом. Даже мистер Буллок, не большой любитель животных, приносил ей какие-то объедки и косточки. Порой собака питалась лучше, чем Урсула. Тем не менее в военное время Лондон не лучшее место для щенка, сказала Урсула брату.

— Этот грохот ее пугает, — объяснила она.

— Хорошая собачка, — сказал Тедди, гладя Фортуну по голове. — Очень искреннее животное.

Урсула поехала их провожать. На вокзале Мэрилебон Тедди взял щенка под мышку, трогательно и вместе с тем иронично отдал Урсуле честь и вошел в вагон. Ей было жаль расставаться с собакой — почти как с Тедди.

Они рано радовались. В мае был сильнейший воздушный налет. Квартиру в Филлимор-Гарденз разбомбило. По счастью, ни Урсулы, ни Милли дома не оказалось; крыша и верхний этаж были снесены. Урсула вернулась туда и некоторое время жила под открытым небом. Дни стояли ясные, и она вполне освоилась. Подача воды не прекращалась, а вот электричества не было; на работе кто-то дал ей старую палатку, так что спала она под брезентом. В последний раз Урсула вела походный образ жизни в Баварии, когда ездила в горы с группой Союза немецких девушек и ночевала в одной палатке с Кларой, старшей из трех сестер Бреннер. Они сдружились, но с началом войны письма от Клары приходить перестали.

Крайтон оживился, когда узнал, что она спит на свежем воздухе, «как на палубе под звездами в Индийском океане». Ей стало завидно: она ведь даже в Париже не бывала. Граница известного ей мира проходила по линии Мюнхен — Болонья — Нанси. Вместе со своей подругой Хилари, той, что работала в Бомбоубежище Кабинета и спала в шкафу, они планировали велосипедную поездку по Франции, но этому помешала война. Все застряли на маленьком монархическом острове. Лучше было об этом не думать, чтобы не впадать в клаустрофобию.

По возвращении с гастролей Милли заявила, что Урсула окончательно спятила, и настояла на поисках нового жилья, так что вскоре они переехали в Лексэм-Гарденз, где нашли убогую конуру, которую — Урсула знала — полюбить было просто невозможно. («Если захочешь, можем поселиться вместе, — сказал ей Крайтон. — Как насчет найтсбриджского гнездышка?» Она уклонилась от ответа.)

Это, конечно, было не самое страшное. Во время того же самого налета в их опорный пункт попала бомба. Погибли герр Циммерман и мистер Симмс.

На похоронах герра Циммермана струнный квартет, составленный из беженцев, играл Бетховена. В отличие от мисс Вулф, Урсула не считала, что музыка великого композитора способна исцелять раны.

— До войны я слушала их в Уигмор-холле, — шепнула ей мисс Вулф. — Они великолепны.

После похорон Урсула отправилась в пожарное депо, разыскала там Фреда Смита, и они сняли номер в обшарпанной маленькой гостинице близ вокзала Паддингтон. Через некоторое время после секса, столь же ненасытного, как и в прошлый раз, их убаюкал стук вагонных колес, и Урсула, засыпая, подумала: должно быть, он скучает по этому звуку.

Проснувшись, он сказал:

— Ты меня извини. В прошлый раз, когда мы были вместе, я вел себя как последний козел.

Он спустился куда-то вниз и принес две кружки чая — не иначе как охмурил какую-нибудь горничную, подумала Урсула: трудно было представить, что в таком клоповнике есть кухня, а тем более обслуживание в номерах. Фред и в самом деле обладал природным обаянием, как и Тедди; оно проистекало из прямоты характеров. У Джимми тоже было обаяние, но другое — лукавое, что ли.