Именно в обязанности человека познать мир и преобразовать его, т. е. в деятельном, активном отношении к нему Манетти видит собственный долг, предназначение человека, ибо без действия и познания человек не смог бы использовать мир, созданный ради него.

Те же самые мысли развивает и Пико дела Мирандолла, утверждая, что человек — великое чудо, он творит себя в действии, он отец самому себе. Человек имеет единственное условие — свободу. Специфика человека $ заключается именно в свободной воле. Она позволяет ему превзойти ангелов и другие небесные существа, которые были созданы богом во всем их совершенстве, в то время как человек может достичь высшего совершенства собственными усилиями, напрягая дарованную ему богом свободную волю. Предназначение человека — быть свободным, избирать свою судьбу, он сам, творец самого себя. Он может определять свой образ по своему решению: человек, по своему желанию, может переродиться в низшие, неразумные существа, но может переродиться по велению своей души и в высшие божественные. Именно в искусстве творить самого себя Мирандолла видит величие человека. В нем изначально заложены «семена» любой жизни.

Третья традиция в понимании достоинства человека связана с именем Эразма Роттердамского (1469-1536), который привел христианскую этику в соответствии с принципами ренессансного гуманизма, осуществив тем самым переход от светского итальянского гуманизма к гуманизму христианскому. Основную задачу, которую он ставил перед собой — очеловечить христианство, трактуемое им как завершение лучших достижений человеческой культуры, начатых античной духовной традицией. Оно пронизано нравственным духом классической древности, утверждавшей изначально благой природу. Мир, по его мнению, создан благим и прекрасным, благим и прекрасным сотворен и человек. Человек благочестив, он благовейным и простосердечным взором взирает на дела Господа, всему дивясь, ничего не порицая и размышляя о том, что всякая вещь создана ради человека.

Поскольку природа Бога непостижима, человек должен проникнуться любовью к Богу и к людям и выполнить по отношению к ним свой долг любви и милосердия. Такая гуманистическо-христианская позиция Эразма Роттердамского вызвала осуждение прежде всего со стороны великого реформатора Мартина Лютера, который вступил с ним полемику по вопросу о природе человека. И если Эразм исходил из гуманистического представления о человеке как «благородном живом существе», то Лютер из посылки, что человеческий род обречен на погибель из-за первородного греха. Человек ничтожен и слеп, он не свободен в своей воле и должен лишь слепо верить и смиренно молить Творца о милости и благодати. По словам Эразма, «Лютер полагал, что всё, что делают люди — даже самые благочестивые, — это грехи, за которые они понесут вечное проклятие, если не поможет им вера и милосердие Божье»22.

Эразм же считал, что первородный грех, нарушивший первоначальную гармонию души и тела, не стал роковым проклятием для человеческого рода; он проявляется лишь в индивидуальном греховном деянии каждого человека, а потому каждый может и должен противостоять злу и власти греха благодаря своей свободе воли. Без свободы воли не может быть действующего человека и тем более человека, возвышающегося над животным миром как моральное существо. «Нет ничего, — утверждает Эразм, — на что не был бы способен человек с помощью божьей благодати, и значит все его дела могут быть добрыми»[466]. Стало быть, свободная воля ничего не достигает без постоянной Божьей благодати. Однако у человека есть и нечто доброе, в чем он не обязан Богу.

Таким образом, можно заключить, что от Эразма Роттердамского идет традиция связывать достоинство человека с чувством религиозности человека. Именно вера в Бога делает человека человечным, совершенным существом, обладающим свободной волей, которая во всем обязана Божьей благодати.

Родоначальником ренессансного неоплатонизма считается величайший^ европейский философ XV века Николай Кузанский (1401-1464). Мировоззрение Николая Кузанского формировалось под воздействием в основном античной философии и в первую очередь под влиянием Платона и неоплатоников Плотина и Прокла. Как и все гуманисты, Николай был увлечен платонизмом в его неоплатоновской форме в трактовке Прокла. Безусловно, его увлечение неоплатониками, которые признавали идею безличного бога, сказалось на его пантеистических представлениях.

Свое философское учение Кузанский изложил в главном философском труде — трактате «Об ученом незнании», основное содержание которого составляют три фундаментальные идеи: 1) идея взаимосвязи всех природных явлений; 2) идея совпадения противоположностей; 3) учение о бесконечности Вселенной и о человеке как микрокосме.

Дух сомнения, которым были пронизаны сочинения гуманистов, стал методологическим основанием мышления Кузанского. Вслед за гуманистами он направил свое критическое оружие против незыблемости традиционных богословских истин, ища истину не в сочинениях средневековых схоластов, а в окружающей жизни. «Мудрость кричит снаружи, на улицах»[467] — возвещает Кузанский устами Простеца в диалоге «Простец о мудрости».

Рациональному обоснованию теологических истин в духе сводов Фомы Аквинского, схоластическому абсолютному знанию Кузанский противопоставляет концепцию «ученого незнания». Исходной точкой его концепции ученого (знающего) незнания является мысль о невозможности человека ухватить своим конечным соразмеряющим разумом бесконечное, ускользающее от соразмерности бытие. Из данной неспособности человеческого разума осуществить однозначное приведение неизвестного к известному проистекает единственно возможное знание — знание о своем незнании.) Именно в этом сократовском незнании, желании человека познать собственное незнание Кузанец усматривает высшую человеческую мудрость, единственно возможную точную истину. Истина же как таковая, точная истина непостижима. В понимании неуловимости точной истины коренится [знающее незнание. «Об истине, — замечает в этой связи Кузанский, — мы L явно знаем только, что в точности, как она есть, она неуловима… И чем глубже будет наша ученость в этом незнании, тем ближе мы приступим к истине»[468]. Следуя логике Николая, можно сказать, что точность истины высвечивается с необходимостью во тьме нашего незнания.

Из непостижимости точной истины немецкий мыслитель делает вывод * о том, что любое человеческое утверждение об истине есть предположение. Так как наше действительное знание несоизмеримо с максимальным, недостижимым для человека знанием, то «беспомощное отклонение нашего ненадежного познания от чистоты истины делает наши утверждения об истине предположениями»[469].