Мехмед подумал, что внезапная любовь народа к бывшему первому секретарю райкома КПСС зиждилась на фантомной памяти о том, что советская империя давала жить (и неплохо!) «малым сим». Но ведь при этом других «малых», к примеру турок-лахетинцев, она беспощадно истребляла.

Где логика?

Она была, логика, и Мехмед, что называется, чувствовал ее кожей. Кожей, которую с него не содрали, но вполне могли содрать.

Эту логику, как открылось Мехмеду, не дано было постичь на «первой половине» жизни, когда глаза застят женские задницы и большие деньги. Только на второй, когда сквозь женские задницы и банковские счета перед глазами, как переводная картинка, проступает грядущее небытие, смерть.

Логика была универсальна, то есть применима ко всему на свете. Сам Мехмед являлся приверженцем этой логики, частенько жертвуя реальными малыми деньгами во имя предполагаемых больших денег, вполне живыми, но находящимися не в том месте и не в то время предприятиями во имя сохранения (создания) предприятий больших, где ковалось (или предполагалось, что будет коваться) благосостояние консорциума.

Большие (порой скверного качества) числа побеждали числа малые (порой превосходного качества). Вот что это была за логика.

Конечная правота больших чисел.

До поры.

Поры, когда малые числа побеждают большие. Но это уже революция. Всякая же, в том числе цифровая, революция, как известно, является (видимой) финальной стадией (невидимой) титанической подготовительной (ее можно сравнить с работой мышей внутри сырной головы) деятельности, в результате которой большие числа, внешне оставаясь большими, лишаются своего внутреннего содержания, то есть превращаются в колоссов на глиняные ногах. Их не спасает накопленная ранее, в том числе и ядерная, оружейная мощь. Мощь превращается в ничто, когда ее оставляет дух. Таким образом, Мехмед вполне допускал, что истинная мощь — это дух, а дух — это, как известно, Бог. Большие числа переставали быть таковыми, когда их оставлял Бог.

Но всегда ли Бог по собственной воле выходил (как из надоевшего собрания) из больших чисел?

Мехмеду были известны конкретные люди, отменно владевшие технологиями дезинтеграции больших чисел. Получалось, что эти люди сильнее Бога?

В самом деле, зачем было Богу так внезапно и резко разрушать Советский Союз, делать столь многих «малых сих» несчастными и нищими? Почему нельзя было задействовать более щадящий вариант?

Что-то тут было не так.

Мехмед кожей (которую с него не содрали, но вполне могли содрать) чувствовал, что бродит вокруг (вблизи) некой простой и ясной мысли, которая, как компьютерный пароль, может открыть ему доступ к системе (программе), управляющей действительностью. Чтобы Мехмед утвердил внутри нее свой персональный файл. То есть превратился из того, кем управляют, в того, кто управляет.

Он почти хватал ее за хвост, но она (мысль-пароль), как полуночная птица Рум из древней арабской сказки, улетала к своим птенцам-звездам, оставляя Мехмеда безутешным, как только может быть безутешен человек, державший истину за хвост, да не удержавший, почти было хапнувший миллион (рублей, долларов, марок, рупий и т. д.), да в последний момент упустивший.

В революции необязательно участвовать, но прозевать готовящуюся революцию — преступно. Революционные процессы (в разных стадиях) как болезни подтачивали практически все имеющиеся на сегодняшний день (в том числе и самые сильные) группы больших чисел. Процесс сохранения и приумножения денег впрямую зависел от замедления и ускорения революционных процессов. Наибольший куш срывал тот, кто угадывал (чем раньше, тем лучше) день и час цифровой революции. Будущее, таким образом, является товаром, высокопроцентным депозитом, в который умные люди охотно и с колоссальной для себя выгодой вкладывают отнюдь не последние средства. Глупые же (подавляющее большинство) не вкладывают, а потому теряют все.

…Однажды Мехмед спросил у Джерри Ли Когана (он имел в виду тогда еще не рухнувший СССР и США), какая из этих стран Рим, а какая Карфаген?

— Я много думал об этом, турок, — ответил Джерри Ли Коган, — но не смог прийти к однозначному выводу.

— Почему?.. — удивился Мехмед, едва сдержавшись. чтобы не добавить: «иудей».

— Мне кажется, — задумчиво произнес Джерри Ли Коган, — мы имеем дело с неким цивилизационным искривлением смысла, а может, с изменением сущности, уравнением, в которое затесалась цифра-урод, цифра-джокер, цифра-антицифра, которая меньше семи, но больше шести, однако при этом не шесть и не семь…

— Может быть, шесть с половиной? — перебил шефа Мехмед.

— Нет, турок, — странно посмотрел на него Джерри Ли Коган, — я имею в виду полноценную десятичную цифру. Назови ее «шемь», а хочешь — «сешь».

— Но тогда получается, что цифр не десять, а… одиннадцать? — удивился Мехмед. — Стало быть, наша действительность — ложная?

— Ты плохо, невнимательно читал Библию и Коран, турок, — покачал головой Джерри Ли Коган. — Талмуд и Каббалу, подозреваю, ты не читал вовсе. Там говорится про эту цифру. У нее много названий: «Свобода», «Бог», «Судьба», «Вечность». Некоторые… — понизил голос шеф, как будто сообщал Мехмеду номер тайного счета президента США или премьер-министра России, — убеждены, что эта цифра управляет миром.

— Не знаю, — пожал плечами Мехмед. — Я давно понял, что мир движется к гибели. Какая разница, каким именно путем? Поговорим лучше о Риме и Карфагене.

— Но лично мне по душе, — словно не расслышал его Джерри Ли Коган, — самое древнее имя этой цифры, которое переводится с санскрита как «бесчисленная третья сущность». Когда она вступает в дело, как в случае Рима и Карфагена, линейный результат — победа одной армии, поражение другой, утверждение новой общественно-экономической формации, исчезновение старой и так далее — перестает быть таковым. Да, Рим в свое время победил Карфаген, но лишь затем, чтобы человечество через две с лишним тысячи лет окончательно и бесповоротно превратилось в Карфаген, то есть, по сути дела, вернулось туда, откуда ушло, а точнее, даже в гораздо более скверную исходную точку. Тогдашний Карфаген, как известно, был воплощением всепродающей и всепокупающей сущности денег. Деньги — все, остальное — ничто, по такому принципу жили эти ребята. Рим уже тогда славился чеканной латынью, законами, административно-территориальным правом, воинским искусством и доблестью. Однако же, разрушив Карфаген, Рим запустил себе в кровь вирус денег как сущности всего и в конечном итоге стал еще продажнее и циничнее Карфагена. Чем сильны современные США? Ядерным оружием, Интернетом, долларом. Да, они победили СССР, но тоже, по всей видимости, запустили в свою кровь некий опасный вирус. Что это за вирус, если, конечно, отвлечься от таких лежащих на поверхности вещей, как Гулаг, коллективизация, индустриализация и новая историческая общность людей — советский народ? Никто не знает, — развел руками Джерри Ли Коган. — Антицифра. «Шемь», а может, «сешь». От Карфагена после Третьей пунической войны не осталось ничего. Чего нельзя сказать про СССР. Ведь если допустить, что от него осталось почти все, а именно Россия в том виде и с такими порядками, как сейчас, то выходит, что в интересах человечества… немедленно ликвидировать этот зловонный гнусный остаток, ликвидировать до того, как внутри него окончательно сформируется страшный вирус. Рим запоздал с Третьей пунической войной и потому погиб, утянув за собой всю тогдашнюю цивилизацию. Мы же только-только выиграли у России Первую пуническую. Вторую и Третью следует провести немедленно и ударно! — разрубил рукой воздух Джерри Ли Коган. — Современная Россия — нечто неизмеримо более скверное, нежели Карфаген в моменты своего наивысшего разврата. Это как бы наглядная демонстрация того, во что может превратиться современная цивилизация, так сказать, ее гниющий — в одну восьмую часть тела — член. Чтобы цивилизация сохранилась, его необходимо или ампутировать, или вылечить. Чтобы вылечить, надо много денег. Слишком много. Столько в мире нет. Значит, что? Ампутировать. Ты согласен со мной, турок?