— Нет, здесь не курил. Просто надышал…

Винька сел напротив. О чем говорить, он не знал. Нельзя сказать, что он чувствовал себя с Ферапонтом свободно.

И Винька спрятал неловкость за небрежностью тона:

— Вот только угощать нечем…

— Да ладно, я сытый! Ты… знаешь что? — Ферапонт заболтал ножками сильнее (они не доставали до пола; в башмачках отражались свечки). — Ты… разреши мне у тебя переночевать, а?

— Ну… ночуй… — Винька пожал плечами. Радости, конечно, было мало. Но как откажешь человеку, который одарил тебя двумя контрамарками.

И все же Винька спросил:

— А что, в доме мало места?

— Кровать-то хоть большая, но одна на двоих. А Рудольф опять выдул чуть не пол-литру, паразит, и стонет, как беременная корова. И дышит… Я не терплю, когда водкой в меня дышат…

— Ложись, — опять согласился Винька. — Только не кури здесь, ладно? Ты водочный дух не любишь, а я табачный…

Слово “дух” сказалось само собой. И тут же напомнило про другого духа. Того, что жил во Тьме и недавно выбрался наружу.

А что, если фокусник Циммеркнабе в самом деле — этот самый дух? Или его слуга. И Ферапонт тоже…

Лучше бы, конечно, оставить карлика здесь, а самому пойти спать в комнату. Найти бы только причину… А, вот!

— Ты как на голых-то досках будешь? Ложись на мое место, а я — в доме..

— Да не беспокойся! Я привык хоть на чем спать!

Ферапонт, оказывается, опирался спиной на маленький тюк. Он размотал его — это были два одеяла и жесткая подушечка, которая называется “думка” — с тети Дусиной кровати.

— Твердо будет, — неуверенно сказал Винька.

— Хорошо будет! Мы люди привычные…

Ферапонт ловко застелил топчан, сложил на его краю одежду, остался в красных трусиках и забрался под одеяло.

Теперь деваться было некуда. Ферапонт сразу поймет, что Винькин уход — не хозяйская вежливость, а постыдное бегство.

Да и не стоило дрожать. Не похоже было на злого духа это существо с незагорелым щуплым тельцем мальчика из октябрятского отряда.

Еще спокойнее стало после разговора о свечке.

Ферапонт повозился (наверно, одеяло было колючее) и нерешительно спросил:

— Ты свечку на ночь не гасишь?

— Как когда. Если долго читаю, то не гашу. Лень подыматься и задувать. Да ты не бойся, видишь, она в воде. Безопасно…

— Я и не боюсь, что опасно. Я… наоборот. Ты не задувай, ладно? Я, по правде говоря, темноту не очень-то люблю. Нервы такие…

— Как хочешь, — самым небрежным тоном откликнулся Винька. А в душе возликовал: не могут же духи Тьмы и их слуги бояться темноты!

Полежали, помолчали. Свечка потрескивала. Она была длинная, новая. Хватит до рассвета.

Ферапонт опять повозился.

— А чего она… Кудрявая эта… решила, что мое имя не настоящее?

— Ну… решила и решила. Согласись, оно же редкое, не Вася, не Ваня… Ты обиделся, что ли?

— Нет… Просто подумал: ее тоже непонятно зовут. “Кудрявая”, а ни одной кудряшки.

— Это я ее так прозвал. По закону “наоборот”…

— А сам ты… тоже не “Ваня”. Винцент — имя иностранное.

— Испанское. У отца друг был в Испании, они там вместе воевали…

— Мой тоже воевал. А потом пропал без вести. А мать убили при бомбежке. Она меня собой закрыла, когда налет был на эшелон… Когда из Смоленска эвакуировали… Меня подобрали контуженного, я три месяца ничего не помнил и говорить не мог. А боец, который меня в санитарный поезд принес, был по фамилии Ферапонтов. Ну и дали на память о нем такое имя. А фамилию — Смоленцев. Документов-то при мне никаких не было.

— Но потом-то ты вспомнил?

— Потом… По правде-то мое имя было Федор, а фамилия Цыпкин… Ну, а документы переделывать — такая волокита. Директорша детдома и говорит: “Ты будь Ферапонт по документам, а так — просто Федя, имена-то маленько похожие”… А фамилия “Смоленцев” мне и самому больше нравилась. Потому что и без того ростом с цыпленка, да еще “Цыпкин”… Только Федей меня в детстве никто не звал, так уж привязалось: ”Ферапонт” да “Ферапонт”… Сперва я думал поменять имя обратно, когда буду паспорт получать, а потом не стал, привык… С ним, с паспортом-то, и без того хватило мороки…

— Не верили, что взрослый? — понимающе сказал Винька.

— Не то что не верили, а… Ну, всякое там… Сначала-то про меня думали, что маленький такой просто с голодухи. И от контузии… А потом наконец врачи сказали: какая-то железа не работает в организме и это на всю жизнь… Сперва я даже радовался. Всех пацанов, кому четырнадцать лет стукнуло, — из детдома в ремесленное училище. А мне куда идти? Ну и жил за маленького, даже когда паспорт дали. Семилетку окончил, а все как дитё… Жалели… Но без конца-то так нельзя. И тут как раз подвернулся Рудольф…

— Как подвернулся? — спросил Винька, потому что Ферапонт вдруг примолк.

— Наш детдом в Ялуторовске был. Рудольф там выступал с концертной бригадой. Их позвали в детдом, чтобы они там концерт дали, шефский. Рудольф меня там и углядел. Говорит: “Пойдем работать со мной, в люди выведу”. Мне из детдома не очень хотелось в люди-то. Но директорша обрадовалась: надо ведь было меня куда-то пристраивать, а тут такой случай… Ну и сам я потом вроде бы загорелся… Рудольф обещал: “Белый свет повидаешь, артистом станешь”. Заманчиво сделалось… Он, паразит, еще знаешь чем купил меня?

— Чем?

— Нашептал по секрету… Врачи, мол, тебе помочь не могут, а я тебя, если повезет, вылечу. Я, говорит, знаю белую и черную магию, у меня всякие книги про это есть. Нынешние люди в колдовство не верят, время не то, да и запрещено это нынче, но иногда, мол, оно все-таки помогает. Я поверил. У меня это последняя надежда была…

— А он что… правда колдун?

— Да не колдун он, а… — И Ферапонт в рифму сказал нехорошее слово (когда человек часто портит воздух). Хотя книги-то у него и правда есть. Старинные. Он иногда их читает и похваляется, будто знает великие чудеса. Только я не видел ни разу, чтобы из его колдовства что-то получилось…

— А фокусы?

— Фокусы — они же обыкновенные. Ловкость рук да всякие приспособления. Хоть кто может научится… То есть не “хоть кто”, здесь тоже талант нужен, как всякому артисту, но колдовство тут не при чем…

— А у Рудольфа талант?

— Вообще-то он мог бы стать известным, если бы пил поменьше. И если бы его в большие города пускали…

— А его разве не пускают?

— С такой-то фамилией! Это же все равно, что Гебельс или Геринг!

— Можно же, наверно, сменить…

— Ему советовали, а он упрямый. Говорит: “С какой фамилией родился, с такой и помру”. Да и хоть на “Иванова” сменяй, все равно по паспорту немец. В МГБ ведь не дураки сидят… Ему еще не самое плохое выпало. Многих немцев, которые в Советском Союзе жили, знаешь куда в начале войны загнали?