забуду тогдашний облик города. В мертвом Харькове на улицах шла бойкая торговля, а на харьковском базаре стояли две виселицы, где висели тела полицаев… без сапог.

В Москве, слава богу, виселиц не было, но торговали буквально на каждом углу. В центре Арбатской площади был большой рынок, где продавалось всякое старье — от поломанных примусов до рваных книг без обложек. Товар раскладывали на газетах, постеленных прямо на земле. Съестное — ржавые селедки или кусочки пиленого сахара — предлагали с рук; еду хватали сразу.

В серой, какой-то безликой толпе изредка попадались хорошо одетые молодые женщины либо в черных меховых шубках «под котик», либо в пальто с чернобурками. Никогда в жизни я не видела столько чернобурок. В Харькове нарядных дамочек звали «немецкими овчарками». Было известно, что они жили с немцами. В Москву шубы «под котик» и чернобурки присылали наши офицеры из Германии… Бедные трофеи победоносной армии.

Но на московских рынках и базарчиках бросались в глаза не столько чернобурки, сколько инвалиды. Инвалиды без ног быстро сновали на досках с колесиками-подшипниками. Здоровые парни, часто с красными от водки лицами, отталкивались от земли руками. Я назвала этих несчастных «здоровыми». Странная оговорка! Но туловища на досках, принадлежавшие безногим, и впрямь казались мощными. Видимо, перенести все то, что перенесли эти ребята, могли только очень здоровые люди.

Много было и инвалидов на костылях с заколотой выше колена штаниной. И одноруких в выцветших гимнастерках с пустым рукавом. Но особо изуродованных скоро убрали. И блошиные рынки — тоже. Безногих, как я узнала в конце 80-х на выставке, организованной «Мемориалом», Сталин выслал в одночасье на остров Валаам в «резервацию» под названием Дом инвалидов войны и труда. «Очистил» Москву от неприятного зрелища. При Сталине нищету, увечья, грязь тщательно скрывали. Сталинская эстетика живет до сих пор.

Москву всегда «очищали». Когда я была маленькая, очищали от буржуев и беспризорных, потом, когда подросла, — от нэпманов и попов, позже — от кустарей-одиночек и от писсуаров на бульварах. После войны, как сказано, — от инвалидов, стихийных рынков и узорчатых балконов в старинных особняках. Мэр Лужков с удовольствием очистил бы «первопрестольную» и от самих этих особняков, притом особо изуверским способом, разбивая каменную кладку кувалдами под названием «клин-бабы». Новый мэр Собянин начал с того, что снес палатки, «очистил» город от торговцев самым необходимым. А с хрущевской «оттепели» и до сегодняшнего дня власти очищают Москву от старушек, которые стоят у магазинов с укропом и петрушкой, и от собак и кошек, «бродячих животных», а главное — от нищих и бомжей, которых в переломную эпоху стало особо много.

Если бы мне предложили определить одним словом, какая была Москва тогда, я бы сказала — «тихая». Благовеста, малинового звона уже давным-давно не было. Машин — мало. Людей на улицах — тоже. Ни гуляний, ни разборок. Пьяных — не помню. Наверное, пьяные сидели по домам. Даже на рынках было тихо.

До войны во всех московских двориках летом звучали патефоны, кружились пары, в каждом дворике был свой «король» Лёнька Королев, воспетый Булатом Окуджавой. Но не вернулись эти «Лёньки» домой. И детского визга-щебета на бульварах как не бывало. Какие уж тут дети у вдов солдатских!

Еще одна причина, почему Москва притихла: голод. Скорее недоедание. Прочла где-то, что в 1946 году погибли от голода в России около 300 тысяч человек, а в 1947-м — полмиллиона. Думаю, москвичам голодная смерть не грозила. Но еды было недостаточно. Продукты получали по карточкам. Карточки — их выдавали ежемесячно — были рабочие, детские, иждивенческие.

В карточках отрывали талоны на сахар, на жиры, на крупы (не на жир, а именно на жиры, не на крупу, а на крупы!). Нормы жиров и круп у каждой категории — рабочих, иждивенцев, детей — были свои. Но черт, как всегда, притаился в деталях. Карточки «прикреплялись» к разным магазинам. А в разных магазинах давали разные продукты. К примеру, по талону «жиры» в одной торговой точке полагалось сливочное масло, в другой — красная икра. Сливочное масло можно было положить в кашу, в картошку. А что было делать с красной икрой? Намазать на хлеб? Но хлеб и так казался очень вкусным голодному человеку. Красная икра была для нас тогда наказанием…

Совсем забыла: был еще талон на водку… Водка в послевоенные годы играла ту же роль, что в годы «перестройки» доллар США. Твердая валюта. Поллитровкой можно было расплатиться с любым работягой или обменять по соответствующему курсу на то же сливочное масло или на другой столь же калорийный продукт.

Карточки периодически появлялись и до войны. Но до войны я жила с родителями, и все заботы ложились на плечи мамы. А в послевоенные годы, когда у меня уже была своя семья — муж и сын, приходилось думать обо всем самой. В частности, о том, чтобы «прикрепить» эти самые карточки к магазину получше. Если не сильно привилегированному, то хоть к «ведомственному».

Магазин «получше» был у мужа. Магазин Академии наук. Но он находился в районе Калужской заставы, а мы жили в арбатском переулке. И с транспортом было худо. И чем лучше считался магазин, тем больше были очереди. А новорожденного Алика не с кем было оставить… Сплошные мучения…

Почему Алика не с кем было оставить, выяснилось очень скоро. Потенциальных нянь и домработниц в Москву не пускали.

Подытоживая сказанное в последних абзацах, замечу, что никогда раньше я так не страдала от недоедания, как в первые послевоенные годы. Наверное, потому, что Алик был грудной и я его кормила грудью. Ведь никакого «детского питания» тогда не существовало. И еще я страдала потому, что была неумехой, — никак не могла освоить науку выживания.

Перед глазами у меня был пример — младший брат мужа «технарь» Изя и его жена Мара. У них почему-то и в войну, при лимитах на электричество, всегда горела электроплитка и всегда хватало и круп, и жиров на суп и на второе… Ну а уж осенью 45-го для Изика и вовсе настал звездный час. Кажется, в 1946 году молодого выпускника Энергетического института, отлично знавшего немецкий язык (он и муж детство и отрочество провели в Германии), послали в Германию. Нацепили погоны подполковника, дали соответствующее довольствие и приказали ловить Вернера фон Брауна и всех членов его команды, создавших первую межконтинентальную ракету ФАУ-2. Вернера фон Брауна Изя не поймал. Его сразу же подхватили американцы и отправили на мыс Канаверал, где этот гениальный конструктор подготовил проект «Аполлон».