И потому он не стал тревожить ее, вернулся к себе в кабинет и запер дверь, глядя на свое замечательное дамасское бюро в поисках утешения. Немного погодя, еще до наступления рассвета, Венделин поднялся с дивана, вышел из дома и отправился на свою уже ставшую привычной долгую прогулку по городу.

У таможенного поста он остановился, глядя на волны, которые плавной чередой накатывались на берег, словно вылепленные рукой неведомого скульптора. В прежние времена Люссиета очень не любила, когда он ходил к башне Dogana[168], поскольку в народе шептались, что как раз под крайним выступом мыса начинается самая глубокая подводная пещера в лагуне. Там обитает жуткая тварь, и в безлунную ночь можно увидеть, как она свивает свои кольца под водой. Говорят, иногда она поднимает над водой голову, большую, как у лошади, и на лету глотает морских чаек. А потом тело ее ритмично пульсирует и сокращается, видимое сквозь толщу воды, пока она переваривает добычу.

Эти сказки о mostro delle acque nere[169] вызывали у него улыбку, но Люссиета лишь хмурилась в ответ и настаивала: «Обещай мне, что не пойдешь туда, когда ночь черна».

Теперь ей не было дела до того, вернется ли он обратно; быть может, она даже предпочла бы, чтобы он не вернулся.

Венделин, остро сознавая, что не умеет плавать, принялся мысленно представлять, как делает два шага, что отделяли его от края причала. На волны упал луч лунного света – казалось, он показывает ему дорогу. Луч успокоил его, хотя в глубине души он знал, что не совершит столь опрометчивого поступка. Это давало ему ощущение выбора и позволяло чувствовать себя не таким беспомощным. Венделин отметил, что даже в самые черные дни после смерти Иоганна его не посещали мысли о самоубийстве. Но тогда пережить потерю брата ему помогла жена. А теперь рядом с ним не было никого, кто помог бы ему справиться с тем, что очень походило – а чем еще это могло быть? – на смерть любви его жены.

Стоя здесь, на краю мира, Венделин почувствовал, как его вновь охватывает ощущение того, что он стал чужим в Венеции и потерял ее. Его пробирала дрожь. Прохлада оказалась липкой, сырой и недолгой. Венделина обдало порывом теплого влажного ветра. Вдали над морем висели желтые облака, покорные и смирные, как ощипанные цыплята. Вскоре небо опять обрушится на землю нестерпимой жарой.

Венделина охватила пронзительная тоска по дому. Ему захотелось ощутить острое прикосновение осенней прохлады Шпейера, вдохнуть запах чистого белья, висящего на веревках в строгом порядке, с соблюдением семейной иерархии, – а не наблюдать лишенную собственного достоинства дикую мешанину пеленок и чулок, заполонившую верхние уровни улиц в Венеции. Он скучал по неизбалованным детям, изысканной вежливости владельцев лавок в Германии, строгому речитативу под музыку клавесина в церкви, ровным рядам виноградников на холмах, высокому пустому небу Севера, где дождевое облако означает только дождь, и ничего больше.

Его захлестнула горечь. Он отказался от всего этого. И ради чего? Ради бесчестных соблазнов города-куртизанки.

«Подобно любой профессиональной кокетке, – подумал Венделин, – Венеция начисто лишена искренности. Если только вы не приготовили для нее то, что может ее заинтересовать, она относится к вам с холодным равнодушием. А как только вы отдали ей то, чего она добивается, она выбрасывает вас за ненадобностью».

Он представил себе жену, чувства которой обесцветили страдания и горе. «Быть может, я слишком мягок к ней, – сказал себе Венделин. – Не зря же говорят, что женщина похожа на собаку и предпочитает твердую руку и строгое обращение, – и чем больше она их получает, тем крепче льнет к своему хозяину. И не может ли быть правдой все то, что мне рассказывали о распущенности венецианских девушек? Быть может, втайне от меня она любит своего соотечественника?»

Но он тут же покачал головой, отгоняя эту мысль. Его жена на такое не способна.

Совершенно очевидно, что она видела в нем мучителя, обладающего властью и желанием причинять ей страдания. А ведь он понятия не имел о том, что такого сделал – если не считать покупки ненавистного бюро, – раз вызвал у нее такой страх. Он был слишком высокого мнения о ее умственных способностях, чтобы всерьез поверить в то, будто обычный предмет мебели способен свести ее с ума.

Вдали показались лодки с товарами, направляющиеся с самых разных островков к Гранд-каналу и Риальто. Лодочники дружелюбно приветствовали его. Он машинально отвечал им вежливыми жестами, отчего его чужеземное происхождение стало еще заметнее. Видя, что он не является одним из них, лодочники повернулись к нему спиной и возобновили разговоры, в которых ему не было места.

– А был ли я когда-нибудь частью здешнего уклада? – вслух спросил себя Венделин.

В животе у него вдруг разгорелся жаркий костер ненависти к этому городу. Странным образом боль напомнила ему страдания отвергнутого любовника. Если его брак, а равным образом и деловое предприятие потерпели крах, то ему, пожалуй, стоит вернуться домой и начать все сначала.

Но волна ужаса прокатилась по телу и растаяла, оставив после себя румянец стыда при мысли о том, что он будет разлучен со своей женой. Пока они все-таки живут вместе, у него еще оставалась надежда, что когда-нибудь она вернется к нему. Счастливое время, когда они делили любовь и страсть, длилось долгие годы, а это необъяснимое отчуждение продолжается всего-то пару месяцев. Как знать, его деловое предприятие тоже может… Сделав над собой усилие, он отогнал от себя мысли о Шпейере. Нет, он должен привыкнуть к этому городу, найти решение или смириться, в конце концов, вместо того чтобы убегать от беды.

«Я похороню свои чувства, устроив из этого пышный церемониал, которые так любят здешние жители, – с горечью сказал он себе. – И впрямь, Венеция – самый подходящий город для того, чтобы лелеять в нем свои горести и беды, если только проделывать это стильно и элегантно».

С мыслью об этом он развернулся, чтобы пойти домой, умыться и отправиться на работу.

Погода изменилась. В лицо ему ударили тугие струи дождя. Теперь, с облегчением подумал он, можно плакать и не стыдиться своих слез.

* * *

Он думает, что я еще сплю, но я просыпаюсь всякий раз, когда поднимается и он. Хотя между нами все кончено и он больше не желает даже делить со мной постель, но та ниточка любви, что связывает его душу с моей, начинает звенеть во мне, стоит ему пошевелиться.

Я слышу, как он умывается, беззвучно, словно кошка, и одевается, а потом быстро и легко спускается по лестнице, хотя я знаю, что на душе у него тяжело. Да и разве может быть иначе? Он родом с Севера, но даже у тамошних уроженцев есть сердце.

Я заставляю себя выждать, пока не щелкнет дверной замок и шаги его не зазвучат на дорожке, ведущей на улицу. Тогда я вскакиваю с постели и бегу вниз (потому что именно для такого случая я сплю в одежде). Я тихонько крадусь за ним. Его легко узнать, хотя на улицах попадаются и другие несчастные. Здесь, в Венеции, когда мы кутаемся в накидки, чтобы выйти наружу в эту жаркую-холодную туманную сырость, мы учимся распознавать родственные души по взмаху шали или жесту затянутой в перчатку руки.