— Ты обещал фондю, — напомнил Данилов.

— Оно и есть.

Неведомое блюдо оказалось тончайшими ломтиками свинины, почти прозрачными на свет, которые полагалось на пару секунд опускать в котел с кипящим бульоном, затем обмакивать в несколько соусов и тут же съедать. Переносная жаровня с котлом, стоящая посередине стола, делала застолье уютным, почти домашним, а ритуал приготовления еды был интересным сам по себе.

— Классная штука! — похвалил Данилов. — И процесс, и само блюдо выше всяких похвал!

— Рад, что понравилось, — не переставая жевать, ответил Полянский.

Некоторое время они ели молча.

— Освоился уже на новом месте? — спросил Полянский. — Или нет? Я смотрю — про «скорую» ты рассказывал много, а про роддом молчишь. Или с вас там подписку о неразглашении берут?

— Да нет, просто нечего рассказывать.

— Так уж и нечего? — не поверил Полянский.

— Ну да. Обычная врачебная работа. Хотя… — Данилов помолчал с минуту и продолжил: — Ты прав. На «скорой» была моя жизнь, а в роддоме — только работа.

— Это закономерно, тогда ты был холост, а теперь у тебя есть семья…

— Нет, дело совсем не в этом. Дело в отношении, в чувстве, с которым я шел на работу. На «скорую» я шел как домой, а сюда — чисто на работу… Как бы это объяснить…

— Да я понимаю, — погрустнел Полянский. — С подобным чувством — на работу — я хожу в свой институт. А пару-тройку раз в год езжу в шестьдесят пятую больницу, где когда-то совмещал лаборантом. Езжу как к себе домой, несмотря на то, что прошло столько дет… Хотя люди везде одинаковые.

— Да не в людях дело, а в том, как они относятся друг к другу! — Внезапный приступ головной боли сделал Данилова раздражительным. — На «скорой» вокруг меня были товарищи по работе, а здесь — сослуживцы.

— Помню твоих товарищей, — сыронизировал Полянский. — Одного ты кипятком ошпарил, другому чуть челюсть не своротил… Как же.

— Дурак ты, Гоша, и лечиться тебе уже поздно, — ответил Данилов.

Он вытащил из кармана блистер пенталгина, выдавил на ладонь две таблетки, закинул их в рот и запил водкой.

— Силен мужик! — покачал головой Полянский. — И не развезет?

— Нет. Только голова перестанет болеть. Можешь не волноваться — тебе не придется доставлять меня домой. К тому же ты не знаешь, где я теперь живу.

— Это не мое упущение, а твоя недоработка.

— Согласен. На Новый год приглашаю тебя в гости. Можешь взять с собой подружку, только выбирай поумнее…

— Я лучше один приду. Так надежнее.

— Договорились. Познакомлю тебя с Никитой…

— Слушай, можно нескромный вопрос?

— Подожди, пока официант уберет жаровню, — и задавай, — серьезно сказал Данилов.

По знаку Полянского жаровня была убрана и ее место занял медный чайничек, стилизованный под старину и оттого выглядевший малость обшарпанным. Полянский опасливо покосился на чайничек и продолжил:

— Скажи-ка, каково это вдруг взять и оказаться папашей великовозрастного мальчика? Любопытно мне.

— Игорь! — Данилов погрозил другу пальцем. — Признайся — ты собираешься жениться и у нее есть ребенок! Я угадал?

— Нет, — твердо ответил Полянский. — Спрашиваю из чистого любопытства.

— Тогда из чистой откровенности отвечаю — а хрен его знает. Я пока так и не понял.

— Ну а какие отношения сложились?

— Мирные. Я его не учу жизни, а он не вспоминает о том, как хорошо было без меня. Так и живем. По выходным иногда ходим в кино или в боулинг. Задушевных тайн друг другу пока не поверяем, да и вряд ли соберемся это делать.

— А он не является для тебя… Ну, глядя на него, ты не ревнуешь Елену к ее бывшему мужу?

— Ты явно пересмотрел отечественных сериалов, — поставил диагноз Данилов. — И явно подумываешь о женитьбе, что бы ты об этом ни говорил. Каким образом я должен ревновать Елену к ее бывшему мужу, если сейчас она живет со мной, а с ним не видится и не слышится?

— Ладно, замнем. Голова прошла? — Полянский разлил остаток водки по стопкам.

— Почти.

— Тогда давай выпьем за то, чтобы все наши желания исполнялись…

— …правильным образом! — закончил за него Данилов, поднимая свою стопку.

— Совсем забыл! Угадай, кого я позавчера видел по телевизору?

— Президента, — не думая ответил Данилов.

— Мишку Замятина! И знаешь кто он теперь? Угадай!

— Хватит загадок! Хочешь рассказать — говори так.

— Заместитель начальника окружного управления здравоохранения!

— Замятин?! — изумился Данилов.

Мишка, с которым они вместе учились и вместе же начинали работать на «скорой», был человеком в своем роде уникальным — невероятно охочим до побочных заработков и столь же невероятно ленивым. Учился он на тройки, утверждая, что лучше закончить институт с красным лицом и синим дипломом, чем наоборот.

На «скорой» доктор Замятин проработал всего полгода.

Обычно для того чтобы получить от пациента «личную денежную субсидию», врачу или фельдшеру, а то и обоим вместе, надо постараться. Укол сделать, капельницу поставить, кардиограмму снять, в «хорошую» больницу отвезти. Короче говоря — каким-то образом угодить.

Доктор Замятин не любил себя утруждать. И фельдшеров, с которыми вместе работал, тоже ничем не утруждал, за что те его очень любили. Они даже писали за него карты вызова, потому что Замятин и это ленился делать.

Деньги с больных он вымогал своим, особым образом. Выбирал жертву подоверчивее и помнительнее (интуиция у него была потрясающая), разумеется — с повышенной температурой, бегло ее осматривал и заявлял:

— Похоже, что у вас лихорадка Папатачи! Крайне заразная болезнь!

Или — цуцугамуши. А то и вообще — пятнистая лихорадка Скалистых гор. Главное, чтобы название было неведомым, потому что неизвестное пугает сильнее.

«Заразные больные» и их родственники цепенели от ужаса.

— Я должен вас немедленно госпитализировать в инфекционный стационар! — продолжал Замятин. — Собирайтесь, да поскорее, а я пока запишу всех контактных…

— А в больницу надолго? — этот вопрос обычно задается сразу.

— Карантин — сорок дней! — привычно хмурился Замятин.

Сорок дней — цифра пугающая, вызывающая в памяти всякие мрачные ассоциации.

— А может, не надо? — робко интересовались жертвы. — Может, я дома полечусь? А то ведь…

Их можно было понять — кому охота на сорок дней в инфекционную больницу!

Далее следовала короткая, но энергичная речь доктора Замятина, посвященная врачебному долгу, который надлежит исполнять, несмотря ни на что. Даже — несмотря на мизерную зарплату. Догадливые пациенты или их не менее догадливые родственники лезли в кошельки и откупались от сорокадневного карантина посильной суммой. Меньше суммы, эквивалентной сотне долларов, обычно не давали. Нередко давали и больше, причем никогда не жаловались. Когда выздоравливали, должно быть, радовались втихую, про себя, что строгий доктор ошибся и не пришлось им зря отбывать сорокадневный карантин.