Потенциально бесценный клад информации о новых землях Атлантического мира, полученной мореплавателями и путешественниками, не стал для итальянцев эпохи Ренессанса источником свежих и незамутненных знаний. Напротив, эти знания стали «крохотной верхушкой колоссальной горы сплетен, слухов, предубеждений и бесконечно повторяемых вымыслов».21 Фрагменты реальной и полезной информации привычно искажались и принимали фантастические формы в произведениях авторов, которые были более склонны доверять собственному воображению, чем рассказам настоящих путешественников. Да и сами путешественники зачастую воспринимали новые земли через призму мифов, вымыслов и откровенных предубеждений. Путешественники и толкователи их рассказов использовали огромное множество «побочных» источников – от безнадежно устаревшей античной географии до средневековых легенд и народных сказок. Но главным фактором, влияющим на восприятие знаний о новых западных территориях и населяющих их народах, оставались религиозные чувства глубоко католической Европы. Именно религиозные предубеждения настраивали европейцев против коренных жителей Канарских островов и Америки. Их не считали цивилизованными и мыслящими людьми – да и людьми-то тоже не считали.

С одной стороны, всегда существовало тревожное подозрение в том, что ранее неизвестные территории населены монстраными, которые либо абсолютно отвратительны и опасны, либо лишены физиологической «человечности», присущей жителям Европы. В Библии полным-полно историй о необычных великанах и ужасных существах, которые жили до потопа. Людям было трудно избавиться от мыслей о том, что некоторые из них могли уцелеть и продолжать жить на далеких заокеанских землях. С другой стороны, даже если новые народы могли пройти проверку «физической или биологической антропологии», это еще не означало, что их автоматически можно было считать нормальными представителями человечества.22 Пристальный анализ первых глав «Бытия» мог привести мыслителей эпохи Ренессанса к приравниванию человечности к определенным, довольно жестким стандартам существования. Одним из основных критериев определения «человеческого статуса» новых народов были «свидетельства социальной антропологии», т. е. «поведение, образ мыслей, технология». Однако Дэвид Абулафиа с присущим ему блеском замечает, что любые отклонения от общепринятых норм «цивилизованного» существования могли считаться доказательством того, что человекообразные существа не являлись людьми и были лишены души, которая имелась даже у столь ненавидимых еретиков, как евреи и мусульмане.23 Поскольку новые народы оценивались именно по таким критериям, неудивительно, что им было отказано в том, чтобы считаться людьми. Ни один туземец не мог убедить путешественника эпохи Ренессанса в том, что является человеком, если не был одет по последней европейской моде и не говорил на безупречной латыни, встречая гостя на пороге своего каменного дома.

Хотя Боккаччо во многом опередил свое время, попытавшись представить жителей Канарских островов как обитателей некоей пасторальной идиллии, которым чужды грехи тех, кто живет в итальянских городах, в целом итальянцы эпохи Ренессанса относились к народам Атлантических земель весьма негативно, что и неудивительно.24 И в свидетельствах путешественников, и в рассказах из вторых рук подчеркивались их антихристианское варварство и нечеловеческая жестокость. Петрарка с нехарактерной для себя жесткостью обрушился на своего друга Боккаччо и написал, что обитатели Канарских островов вообще не заслуживают внимания истинных христиан. Даже признавая, что жители «Блаженных островов» в определенном смысле являются представителями столь ценимой им «уединенной жизни», Петрарка замечал, что

Вряд ли это можно считать подтверждением «человечности» даже в самом ограниченном ее виде. И все же подобное отношение было гораздо более позитивным, чем то, что сформировалось довольно скоро. В 1436 г., всего за два года до того как Липпи завершил работу над «Алтарем Барбадори», король Португалии Дуарте написал папе Евгению IV. Он хотел получить исключительные права на все Канарские острова, что позволило бы ему полностью поработить их жителей, оправдывая свои действия их варварством и дикарством. Само то, что они понятия не имели об основных нормах цивилизованного существования (обработке металлов, кораблестроении, письменности), показывало их несоответствие христианскому представлению о человеческой природе. Дуарте писал, что островитяне – «настоящие дикари», не имеющие представления о законе и порядке и живущие «подобно диким зверям».26

Но худшее было еще впереди. Письмо Дуарте Евгению IV призывало к откровенному насилию. Рассказ Америго Веспуччи о первом путешествии в Америку был не столь жестким. Однако его описание жизни и быта туземцев имело еще более тяжкие и печальные последствия. Любые аргументы в пользу их «человечности» были окончательно отвергнуты после таких бездумных и высокомерных описаний:

Свобода в питании, отсутствие скатертей и салфеток, гендерное равенство и свободная любовь сегодня не кажутся нам признаками, доказывающими или опровергающими принадлежность к человеческому роду. Но для выросшего во Флоренции Веспуччи все это было признаком дикарства, пугающего скотства. Трудно избавиться от подозрений в том, что он находился под влиянием предубеждений в отношении других народов (первым на ум приходит осуждение исламской полигамии), которые и подкрепляли его оценки. Но, словно этого было недостаточно, Веспуччи счел необходимым подчеркнуть абсолютное варварство коренных американцев, дав краткое описание их религиозных обычаев, т. е. их отсутствия:

Мы не смогли узнать, был ли у этих людей какой-нибудь закон. Их нельзя было назвать маврами или же евреями. Они были хуже, чем язычники, ибо мы никогда не видели, чтобы они приносили какие-нибудь жертвы. Также нет у них молельни. Их образ жизни, я сказал бы, эпикурейский. 28

Худшей услуги жителям Америки Веспуччи оказать не мог, даже если бы захотел. В глазах его соотечественников-флорентийцев стремящиеся к наслаждениям туземцы были еще более отвратительны, чем евреи или мусульмане. Людей, не имеющих религии, невозможно считать людьми.