Послышались крики: «Плагиат!» — и кайзер осекся.

— Дэниэл Уэбстер был немцем, — продолжил он, слегка сконфуженный. Он обратился к сидящему в центре барону Баденуффу, главе Шекспиргётетевтонского союза, и приказал: — Посмотри-ка в словаре, Бадди.

Целый час, пока Баденуфф проверял сведения по Уэбстеру, все сидели в гробовой тишине — ее нарушал только скрежет клинка, которым кайзер чесал потницу на шее — подхватил прошлым летом на пляже в Остенде, играя в чехарду с царем Николаем. Наконец Баденуфф вернулся.

— Я кое-что нашел в биографии Уэбстера, — объявил барон. — Заслуживает внимания тот факт, что однажды он останавливался в гостинице «Квашенкапустен», проезжая через Пенсильванию. Это доказывает его немецкое происхождение, ибо никто, кроме немца, не заночует в гостинице с немецким названием без крайней необходимости, а у Дэниэла таковой не было.

Трижды пронеслось громовое «ура!», и, согласно древнему германскому обычаю, все приготовились присягнуть друг другу, испив монаршей крови. Кайзер куснул губу, но она была полностью обескровлена. Тогда он вилкой для оливок отворил артерию на ноге.

Присутствующие от всего сердца залпом осушили кровавые кубки под звуки немецкого оркестра, наяривавшего «Ach du lieber Augustine»,[105]и лакей привязал меч к парализованной кайзеровой руке — пришло время фотографироваться.

В закопченной кочегарке линкора было жарко, и Седрик особенно остро жалел, что потерял зонтик. Обязанностью Седрика было скармливать уголь огромной топке, которая заставляла корабль бороздить моря снова и снова, обогревала каюты моряков и вращала барабан стиральной машины. Седрик работал как проклятый. Он набирал в бескозырку куски каменного угля, тащил их к громадной топке и забрасывал уголь в ее ненасытное жерло.

Седрикова бескозырка потеряла всякий вид от угольной пыли, и руки не отмывались, несмотря на все его старания.

Дребезжание телефона отвлекло его от работы.

— Мистер Седрик, вас вызывает капитан, — сказала телефонистка.

Седрик бросился к аппарату.

— Как поживает твоя матушка? — спросил капитан.

— Хорошо, благодарю вас, сэр, — ответил Седрик.

— Жарко у вас там, внизу?

— Порядком, — учтиво согласился Седрик.

Голос капитана изменился. С ним часто такое бывало.

— Немедленно ко мне, — сказал он, — скоро в бой, и мне нужен твой совет.

Седрик бросился к лифту, поднялся на верхнюю палубу и вбежал в рубку. Капитан намазывал лицо кольдкремом от загара.

— Седрик… — И капитан положил в рот кусок маслянистой массы. — Ты у нас смышленый малый, отбарабань-ка бином Ньютона, — сказал он, жуя.

Седрик ответил, потом изложил формулу задом наперед и от середины в оба конца.

— Теперь перечисли соли фосфорной кислоты.

Седрик назвал их все и еще пяток в придачу.

— А ну-ка, «Илиаду»!

Но и тут Седрик не оплошал, выполнив труднейшую задачу: прочитать «Илиаду» с конца, поочередно пропуская то каждое седьмое, то каждое четвертое слово.

— Ты свое дело знаешь! — улыбнулся капитан.

Кольдкрем у него во рту превратился в твердый пористый сгусток, и он выплюнул его обратно в банку.

— Наши жизни в твоих руках. — Он подозвал Седрика поближе и прошептал: — Слушай, противник скоро пойдет в атаку. Он сильнее нас. Наше численное превосходство всего пять к одному, но мы все равно будем драться как герои. Я — командующий флотилией — приказал экипажам всех кораблей сражаться до последнего снаряда, до последней горсти пороха, а потом спасаться бегством. Наш корабль не так скор, как остальные, поэтому надо начать отступление сейчас же!

— Сэр, — начал было Седрик, но его перебило громовое стаккато носовых башенных орудий — два флота схлестнулись в битве.

Раздавались резкие хлопки — это боцманы палками заставляли матросов пошевеливаться. Барабанные перепонки лопались от проклятий рулевых, когда корабли, скрежеща, сталкивались бортами. Грозные звуки боя надвигались на них, окружали со всех сторон. Седрик бросился к иллюминатору, распахнул его и отшатнулся, потрясенный: всего в десяти милях он увидел нагоняющий их мощный «Хобокен» — крупнейший железнодорожный паром, захваченный врагом у «Эри рейлроуд» осенью девяносто второго. Он был так близко, что Седрик смог прочесть маршрутную табличку: «От Западнего Бронксу до Третево порспекта».

Эти слова заставили его оцепенеть. Корабль все надвигался и надвигался неумолимо, вздымая валы водяных брызг на милю вперед и несколько миль позади себя.

— Быстро идет, сынок? — спросил капитан.

— На всех парах, сэр, — ответил Седрик, дрожа.

Капитан грубо схватил его за плечи.

— Не сдадимся до последнего! — крикнул он. — И пусть он быстрее нашего! Скорее в трюм! И поддай жару, кочегар, жги, ЖГИ!

Не в силах оторвать взгляд от страшного зрелища, Седрик попятился из рубки, упал в шахту подъемника и бросился к топке. Он метался как угорелый от угольной ямы к топке и обратно. И вот корабль прибавил ходу. Двадцатифутовыми рывками разрезал он воду. Но этого было недостаточно.

Седрик работал как проклятый, он выбивался из последних сил. И вот он отправил в топку последний кусок угля. Больше ничего нельзя было поделать. Седрик устало растянулся против раскаленной докрасна боковины топки.

И снова зазвонил телефон. Седрик подошел к аппарату сам, ему не хотелось отвлекать телефонистку от вязания. Раздался голос капитана.

— Прибавь ходу! — кричал он. — Самый полный вперед! Не жалей угля, больше угля!

Седрик задумался на мгновение, и лицо его исказилось от ужаса. Потом он понял, что это его долг, и бросился вперед…

Поздно вечером, когда линкор в целости и сохранности бросил якорь в порту, капитан закурил послеобеденную сигару и спустился в кочегарку. Он окликнул Седрика. А в ответ — тишина. Он позвал снова. И снова ни звука. Внезапно его окатила волной ужасная правда. Капитан отворил заслонку топки и, содрогаясь от рыданий, вытащил оттуда воротник фирмы «Брукс-Ливингстон», полурастаявшую пластинку жвачки «Спиэрминт» и асбестовое исподнее фирмы «Ергер». Мгновение он держал все это в руках, а потом с воем рухнул на пол. Правда оказалась правдой.

Седрик превратил в калории себя самого.

Сцена представляет собой будуар, или как вы еще назовете дамское обиталище, в котором нет кровати. По обеим сторонам к будуару примыкают две комнаты поменьше. Окно расположено слева, дверь, ведущая в коридор, — позади. В углу стоит громадное трюмо, и это единственный предмет обстановки, на котором не громоздятся горы тюля, шляпные коробки, пустые коробки, коробки полные, шнурки и тесемки, платья, юбки и подъюбники, костюмы, нижнее белье, кружева, раскрытые шкатулки с драгоценностями, саше, пояски, чулки, тапочки, туфельки, — вся мебель просто завалена дамскими вещами и вещицами. Посреди беспорядка стоит девушка. Это единственный предмет в комнате, который выглядит доведенным до совершенства, ну или почти доведенным до совершенства. Осталось только застегнуть крючки на поясе да смахнуть с носа излишек пудры, но, помимо этого, она готова сей же час быть представленной где угодно и кому угодно, что, собственно, и должно состояться вскоре. Она в неописуемом восторге от самой себя, и все ее внимание сосредоточено на том, что отражается в большом зеркале. Ее слегка недовольное личико очень податливо и живо передает целую палитру продуманных эмоций. «Выражение № 1» — с виду простоватое, почти детское лицо инженю, взмах прекраснейших ангельских ресниц и взгляд «снизу вверх» — все внимание на глаза. Когда возникает «выражение № 2», зритель мгновенно забывает о глазах и главным персонажем становится рот. Нежно-розовые губы превратились в самоуверенно, беззастенчиво красные. Они слегка подрагивают — куда подевалась инженю? Исчезла. Здравствуй, Сафо,[108]Венера, Мадам Дю…[109]нет! Ах! Ева, это же просто Ева! Кажется, зеркало довольно. «Выражение № 3» — атакуем глазами и губами одновременно. Может быть, это последний оплот? Эстетическое убежище под сенью женственности: уголки губ поникли, опущенные глаза вот-вот изольются слезами. Кажется, и лицо побледнело? А ну-ка? Нет! «Выражение № 1» высушило слезы, и бледность куда-то исчезла, и вот опять…