На следующий день снега выпало еще больше, а через месяц Брут уже не мог вспомнить, что такое тепло. Хотя каждую ночь возле стен разводили огромные костры, нагретый воздух поднимался лишь на несколько футов, а потом его уносил в небытие бесконечный и безжалостный ветер. По Рейну плыли ледяные острова величиной с повозку, а иногда снегопады становились такими сильными, что от одного берега к другому простиралась подвижная белая корка. Брут спрашивал себя, замерзнет ли река окончательно.

Казалось, что весь день проходит в темноте. Юлий заставлял людей работать как можно дольше, однако закоченевшие руки слабели, и нескончаемые травмы заставили полководца все-таки пойти на уступки зиме и отложить строительные работы.

Брут с трудом шел по лагерю. Ноги неуклюже и болезненно скользили на оставшихся от грузовых повозок заледеневших колеях. Волов пришлось заколоть, так как пасти их было негде. Холода имели свое достоинство, угрюмо подумал Брут, по крайней мере замерзшее мясо долго оставалось свежим. Взгляд его упал на припорошенную снегом кучу туш. Мясо казалось твердым, как камень. Впрочем, в этой стране все было таким.

Брут поднялся на земляной вал и посмотрел в серую даль. Нежные снежинки щекотали щеки и долго не таяли на холодной коже. Пейзаж не вселял бодрости: впереди расстилалось поле, покрытое множеством пней. Когда-то это были высокие раскидистые деревья, но римлянам пришлось срубить их на дрова.

Лес немного защищал от безжалостного, неутихающего ветра. Теперь уже все понимали, что нельзя было рубить деревья возле лагеря, но такой злой зимы никто не ожидал. Она оказалась убийственно холодной.

Центурион знал, что многие из воинов не имели по-настоящему теплой одежды. Те, кому достались воловьи шкуры, ежедневно смазывали их жиром, и все-таки на морозе они все равно становились жесткими, словно железо. Пара меховых рукавиц стоила больше, чем легионер получал за месяц службы, причем цена постоянно росла, ведь в округе давно переловили и перебили всех зайцев и лис.

По крайней мере легионерам наконец-то выплатили жалованье. Цезарь забрал из сундуков Ариовиста столько серебра и золота, что смог отдать каждому из воинов долг за три месяца. В Риме эти деньги просочились бы сквозь пальцы, потраченные на девочек и вино. Но здесь, в снежной пустыне, единственным развлечением оставались азартные игры. Результат, правда, был таким же: уже через несколько дней после получения жалованья многие из игроков снова погрузились в глубокую бедность. Однако самые серьезные и положительные из воинов смогли послать домой, родственникам, достаточно солидные суммы.

Брут завидовал счастливчикам, которых отправили через Альпы в Аримин до того, как закрылись перевалы. Решение об отправке обрадовало людей, хотя центурион прекрасно сознавал, что принято оно по необходимости. В такую суровую зиму главной задачей оказалось элементарное выживание. Поэтому на протяжении всех этих темных месяцев невозможно было охранять захваченных в плен германских воинов. Лучшим выходом казалось просто продать их в рабство в качестве гладиаторов, охранников и слуг. Для этого требовалось разъединить людей, а потом переучить. В Риме существовала традиция, по которой выручку от боевых выступлений рабов получали легионеры, их захватившие, так что пленные могли принести немало золотых монет тем, с кем совсем недавно сражались.

Ветер безжалостно дул вдоль стены, и Брут начал считать до пятисот, пытаясь заставить себя простоять хотя бы это время. Здесь, наверху, часовые давно впали в пучину черного отчаяния, и центуриону хотелось, чтобы они чувствовали его поддержку.

Он как можно плотнее запахнул на груди плащ. Каждый вздох причинял острую боль, и Брут жалел, что горло не онемело, как руки и ноги. Кабера предупреждал об опасности обморожения, и воин надел две пары шерстяных носков, однако никакого толку от них не было. С того дня, как пошел первый снег, уже восемнадцати легионерам пришлось отрезать пальцы на ногах и руках, а без искусства Каберы жертв было бы еще больше. Несчастья происходили главным образом в первые недели зимы, пока люди не прониклись должным почтением к холоду. За одной из страшных операций Бруту довелось наблюдать. Почерневшую ссохшуюся конечность отрезали кузнечными инструментами. Но больше всего в ту минуту поразило бесстрастное лицо пациента. Он не почувствовал боли, даже когда железные щипцы вонзились в кость.

Стоящий неподалеку часовой больше напоминал статую. Подойдя ближе, Брут увидел, что глаза легионера закрыты, а заросшее неровной щетиной лицо посинело. По правилам сон на посту карался немедленной смертью, но Брут сделал вид, что ничего не заметил, и дружески похлопал несчастного по плечу. Тот вздрогнул и открыл глаза. Впрочем, от ветра пришлось тут же зажмуриться.

– Где твои рукавицы, парень? – поинтересовался командир, глядя на скрюченные от холода пальцы воина.

Вытянувшись перед начальником, тот вытащил руки из складок плаща.

– Я их потерял, центурион, – последовал исчерпывающий ответ.

Брут понимающе кивнул: не приходилось сомневаться, что незадачливый часовой так же удачлив в игре, как и на посту.

– Так ты скоро и руки потеряешь, если не будешь держать в тепле. Возьми-ка мои. У меня есть пара в запасе.

Брут смотрел, как молодой воин пытается надеть рукавицы. Сделать это ему так и не удалось, и после упорной борьбы одна из них упала. Брут наклонился и, подняв рукавицу, надел ее на окоченевшие руки. Оставалось надеяться, что он не опоздал со своей помощью. Подчиняясь порыву, расстегнул пряжку на подбитом мехом плаще, снял его и накинул на плечи парня. Ледяной ветер пронзил до самых костей, несмотря на теплую одежду. Зубы принялись отбивать дробь, и пришлось их крепко сжать.

– Не надо, командир, я не могу взять твой плащ, – с тоской в голосе произнес часовой.

– Он просто поможет тебе закончить дежурство, парень, – успокоил Брут. – А потом передай его следующему, в твоей же казарме. Теперь он ваш, общий.

– Хорошо, командир. Обязательно.

Брут увидел, что лицо часового понемногу начало приобретать нормальный цвет. На душе стало немного легче. Вниз центурион шагал почти жизнерадостно. Скорее всего, причина заключалась в том, что обход лагеря подошел к концу. Горячее мясо и постель, согретая раскаленными кирпичами, несомненно, помогут пережить утрату единственного плаща и последней пары рукавиц. Сохранить бы оптимизм до завтра, когда придется совершать обход без них!

Цезарь вытащил из очага железную кочергу и опустил ее сначала в один кубок, а потом в другой. Вино вспенилось и выпустило струи ароматного пара. Юлий снова положил кочергу в огонь, а один из кубков протянул Мхорбэйну.

Оглядываясь вокруг, полководец почти верил в надежность и постоянство новых построек. Даже за то короткое время, которое отпустила зима со своим первым снегом, легионерам удалось протянуть дорогу от южных римских провинций