Все это вызывало крайнее недовольство старинных патрицианских родов, видевших в военных походах смысл существования и источник обогащения. Вынужденное миролюбие сената, чем бы оно ни объяснялось, некоторые патрицианские роды считали предательством. Они решили действовать.

Было начало весны. В Риме стало известно, что воины соседнего этрусского города Вейи совершили набег на земли римских поселенцев и увели несколько десятков животных. Обсуждение этого эпизода проходило вяло. Никто и не думал объявлять Вейям войну.

На следующий день в сенат явились все члены рода Фабиев в количестве трехсот шести человек. От лица всего рода консул, он тоже был Фабием, обратился к сенаторам с такой речью:

– Отцы-сенаторы! Мне известно, что у вас много забот и вы считаете отражение вейян делом не первостепенным. Поэтому мы вас просим, отдайте эту войну нашему роду. Мы будем вести ее собственными силами и за свой счет. Вам не потребуется ни воинов, ни денег.

В курии наступила тишина. Сенаторы поняли, что решение Фабиев вести войну с Вейями собственными силами принято в пику плебеям, которых в Риме большинство. Фабии хотят доказать, что они сами, без помощи плебеев будут воевать против могущественного государства, а если погибнут в неравной борьбе, то виной их гибели станут эти ленивые плебеи, для которых защита отечества – обуза.

Первым поднялся с места сенатор Эмилий.

– Ты просишь слова? – спросил консул.

Эмилий отрицательно помотал головой.

Потом в другом конце курии встал сенатор Клавдий. За ним поднялись Валерии, Горации, Марции. Весь сенат в полном составе стоя приветствовал героическое решение рода Фабиев взять на свои плечи войну с Вейями.

Выйдя из курии, консул увидел весь свой род построенным для похода. Он тотчас занял свое место в строю и отдал приказ выступать. Никогда еще на памяти римлян ни одно войско не состояло из одних родичей, и никогда еще один род не объявлял войны целому городу и народу. Обойдя храмы Форума, словно для того, чтобы проститься с богами, Фабии вышли к Карментальским воротам и, пройдя их, направились по дороге к речке Кремере, за которой начинались владения Вей.

Выбрав холм, они соорудили на нем лагерь, как это всегда делали римляне. Только это был совсем небольшой, «игрушечный лагерь», как его назвали в насмешку вейяне. Но вскоре они убедились, что Фабии воюют не на шутку. Они не ограничивались внезапными вылазками и разорением полей, но несколько раз сражались под знаменами в открытом бою и даже обращали более многочисленное войско Вей в бегство.

И решили тогда вейяне одолеть Фабиев хитростью. Когда Фабии выходили на добычу, им как бы случайно выпускали скот, а селяне разбегались, оставляя свои поля. Вооруженные же отряды, высланные для отпора, разбегались в притворном страхе. Все это способствовало тому, что, уверившись в своей непобедимости, Фабии потеряли бдительность.

Гибель Фабиев.

Однажды Фабии увидели далеко в поле большое стадо. Хотя одновременно то там, то здесь можно было узреть и вражеских вооруженных воинов, это не остановило римлян, ибо они были уверены в том, что воины разбегутся. Проскочив мимо расставленных вдоль дороги постов, Фабии стали ловить рассыпавшихся по полю животных, как вдруг перед ними словно из-под земли выросли враги.

Построившись клином, Фабии пробили себе путь через первую линию окружения, но за нею были вторая и третья линии. Поднявшись на пологий холм, римляне перевели дух и несколько приободрились. Но враги наступали. Силы защитников слабели. И вскоре они все полегли, кроме единственного юноши, от которого впоследствии восстановился род Фабиев[435].

День гибели Фабиев 18 июля (477 г. до н. э.) был объявлен «черным днем» римского календаря. Улица, по которой Фабии шли по Риму к Карментальским воротам, получила название «Несчастливой».

Победа над Фабиями подняла дух вейянам и другим соседям римлян, страдавшим от их набегов. Гордые своей победой этруски вскоре разбили римское консульское войско. Вейяне захватили Яникульский холм у самых стен Рима. Так что своим героическим решением сражаться с целым городом Фабии не дали урока римским плебеям и не принесли никакой пользы Риму.

Демонстративное самопожертвование патрицианского рода обострило и так никогда не угасавшую ненависть патрициев к плебеям. Вскоре после гибели Фабиев в Риме появились бесчинствующие кучки молодых патрициев. Они устроили настоящую охоту на плебеев, настигали их, срывали с них одежду, избивали их, препятствуя деятельности народных трибунов и голосованиям на собраниях плебеев.

Душой этой молодежи был Квинкций Цезон, статный, красноречивый юноша, кичившийся знатностью происхождения. Юные патриции смотрели ему в рот, подражая в щегольстве и во всем дурном.

Защитником плебеев стал народный трибун Авл Вергиний, человек умный и решительный. Он выступил с публичным обвинением против Цезона и вызвал его на суд, заранее понимая, что это заставит негодяя окончательно распоясаться. Так и случилось. Разъяренный Цезон закусил удила и повел себя таким образом, словно бы специально стремился дать обвинителю как можно больше фактов своего преступного поведения.

Суд над Цезоном стал неизбежен. Плебеи возлагали на процесс все свои надежды, и в день, назначенный для судоговорения, перед трибуналом собрался едва ли не весь плебейский Рим.

Разумеется, и патриции не остались безучастными к этому событию. Многие бывшие консулы, дружившие с Квинкциями домами или знавшие Цезона по воинской службе, выступили защитниками. Отвечая на вопросы судьи, они разглагольствовали о заслугах обвиняемого перед отечеством, приводили примеры его храбрости и благородства, объясняя некоторые его странные поступки молодечеством и горячностью характера. Среди защищавших Цезона был и его отец Луций Квинкций по прозвищу Цинциннат[436], отец четырех сыновей, человек безупречной репутации. Он также просил простить сыну ошибки его молодости и принять во внимание то, что сам он, глава рода, ни перед кем не провинился. Однако даже просьба такого почтенного человека не могла заставить потерпевших забыть об издевательствах над ними Цезона, особенно когда выступил бывший народный трибун Марк Вольсций Фиктор. Он рассказал о том, что вскоре после вспыхнувшей в Риме моровой язвы он сопровождал своего брата, только что оправившегося от болезни. Навстречу ему выскочила группа юнцов во главе с Цезоном. Цезон нанес брату такой сильный удар кулаком, что тот упал, а вскоре после этого умер.