В метели на Дворцовой площади ждал Халтурина покрытый снегом Желябов.

И из метели появился Халтурин.

«Замечательно спокойный, поздоровался с Желябовым и словно фразу из самого обычного разговора произнес: "Готово"» (вспоминал Л. Тихомиров).

И буквально через пару секунд на Дворцовой площади в Зимнем Дворце страшно грохнуло. Дворец будто содрогнулся. В дворцовых ок­нах погас свет.

И темный дворец исчез в белой метели.

5 февраля в Зимнем дворце император ждал принца Александра Гес­сенского.

Метель занесла дороги, не работала даже конка. На вокзал встречать принца император отправил сыновей — наследника и Владимира. Поезд опоздал из-за снежных заносов, и принца привезли к самому обеду.

Было самое начало седьмого, когда император, сыновья и гость под­ходили к Желтой столовой («Желтой» она называлась из-за цвета стен). И вдруг пол под ними начал отчетливо подниматься... и внизу тяжко, чудовищно грохнуло... Газ в галерее погас, наступила совершенная тем­нота, и в воздухе распространился невыносимый запах пороха.

«Мы все побежали в Желтую столовую, откуда был слышен шум, и нашли все окна лопнувшими, стены дали трещины в нескольких мес­тах, люстры почти все затушены, и все покрыто густым слоем пыли и известки» (из дневника наследника).

В столовой стоял дым. Окно было разбито взрывной волной, и даже ворвавшийся морозный ветер не смог рассеять этот густой дым и во­нючий запах серы. Горела только одна люстра, и у стола навытяжку стояли еле видные в дыму лакеи, покрытые густым слоем известки... Парадный сервиз был укрыт известью, из извести торчали канделяб­ры. Пальмы, украшавшие стол, стояли белые от известки. Все это посе­девшее пространство с недвижными, призрачными лакеями и с дья­вольским запахом серы было, как видение из Апокалипсиса.

АД

Из дневника наследника: «На большом дворе совершенная темнота, и оттуда раздавались странные крики и суматоха. Немедленно мы с Владимиром побежали на главный караул (в кордегардию. — Э.Р.), что было нелегко, так как все потухло и везде дым был так густ, что трудно было дышать...» В темноте сновали испуганные слуги со свечами. Дворец охватила паника. Нигде не могли найти коменданта. В это время комендант... висел между этажами! Дворцовый комендант Дельсаль из-за изувеченной ноги обык­новенно пользовался лифтом. В тот день он вошел в лифт и начал под­ниматься, когда произошел взрыв. Погас свет, и лифт остановился на половине дороги.

«Несчастный, не понимая причины остановки, провисел в воздухе 20 минут, которые, должно быть, показались ему вечностью. Глубокая темнота окружала его со всех сторон», — вспоминала фрейлина А. Толстая.

На площади зазвонил пожарный колокол. Ко дворцу мчались пожар­ные машины.

По мраморным лестницам дворца пожарные вбежали в кордегар­дию.

«Там был ад! Гарь, сплошной дым... дышать невозможно... В дыму тус­кло светили факелы... сверкали каски пожарных... Принесли еще факе­лов. Теперь место катастрофы было освещено. Гранитный пол, построен­ный из многопудовых плит, как жалкий мячик подбросило вверх ужаса­ющей силой взрыва. Груда разбитых плит, камней, извести... Под обломками слышались стоны... Между глыбами в дыму лежали фигуры в амуниции. Ходить было нельзя — всюду разбросаны части человеческого тела... И в свете факелов — темные пятна на стенах... Несчастный караул буквально разметало. Раненые, умирающие, стоны, мольбы о помощи, которую не могли оказать обезумевшие от ужаса и темноты пожарные. Единственный лейб-медик, дежуривший в этот вечер во дворце, и сестра милосердия метались между ранеными» (из петербургской газеты).

В это время в кордегардию вбежали наследник и Владимир.

«Прибежав, мы нашли страшную сцену: вся большая караульня, где помещались люди, была взорвана и все провалилось более чем на сажень глубины, и в этой груде кирпичей, известки, плит и громадных глыб сводов и стен лежало вповалку более 50 солдат, покрытых слоем пыли и кровью. Картина раздирающая, и в жизнь мою не забуду я этого ужаса!» — записал в дневнике наследник.

Если бы не эти гранитные перекрытия, от столовой ничего не осталось бы, от них — тоже. Царскую семью спасла уничтоженная кордегардия!

Пока его сыновья побежали вниз в кордегардию и появившийся из темноты лакей уводил перепуганного принца Гессенского, император бросился наверх.

Все газовые фонари, освещавшие коридоры, погасли, и все коридоры погрузились во тьму... А если они уже во дворце? Он бежал в пол­нейшей тьме и тяжелом дыму... Из тьмы выдвинулось освещенное лицо — лакей с канделябром. Выхватил канделябр, взбежал по лестни­це во тьму третьего этажа. Вдали у камер-юнкерских комнат увидел слабую полоску света.

Она стояла со свечой в дверях. Она ждала его...

Только императрица — единственная во всем Петербурге — так ни­чего и не узнала. Она спала. Она теперь почти все время спала. И государь запретил сообщать ей.

Вечером привычно звонили в церквях по случаю очередного чудес­ного спасения.

И это покушение было пятым по счету. Если и вправду существовало предсказание цыганки, он должен был считать.

УЖАС 5 ФЕВРАЛЯ

Итак, свершилось: сначала они запретили ему гулять в его столице, по­том ездить по железной дороге в его стране, теперь они запретили ему спокойно жить в собственном доме!

На следующий день, как всегда, он принял военного министра Д. Ми­лютина.

Он постарался быть спокоен. Опять же — привычно. Из дневника Д.А. Милютина: «Государь вызвал меня в кабинет. Как и в других, прежде бывавших подобных случаях, он сохранил полное присутствие духа, видя в настоящем случае новое проявление Перста Божьего, спасающего его в пятый уже раз от злодейских покушений».

Это было прекрасное объяснение. Однако министр, как и вся Россия, не мог избавиться от иной мысли: «Настоящий случай как-то особенно поразителен. Всякому прихо­дит на ум мысль — где же можно искать спокойствия и безопасности, если в самом дворце царском злоумышленники могут подкладывать мины?!»

И Милютин был прав — «где же можно искать спокойствия и безо­пасности?»

В Петербурге царила невиданная паника.

Вот они — голоса современников:

«Динамит в Зимнем дворце! Покушение на жизнь русского царя в самом его жилище! Это скорее похоже на страшный сон. Где же предел и когда же конец этому изуверству?» (петербургская газета «Голос»).

И великий князь Александр Михайлович впоследствии напишет: «Было бы слишком слабым сравнением, если бы я сказал, что мы все жили в осажденной крепости. На войне друзья и враги известны. Здесь мы их не знали. ...Камер-лакей, подававший утренний кофе, мог быть на службе у нигилистов... каждый истопник, входящий к нам, чтобы вычистить ка­мин, казался нам теперь носителем адской машины».