Далее Ху умолял Брезе:

Молю чтобы вы, со своей стороны, не привели в движение что-либо, за чем может последовать война или какое-либо другое бедствие, чего Бог не допустит. Такое нелегко сгладить, но это будет полное уничтожение и опустошение бедного народа. Тем более, что если солдаты однажды соберутся в поле, либо на одной, либо на другой стороне, их будет очень трудно заставить разойтись, и это будет лишь пустая трата денег и большие расходы[682].

Роль английских комиссаров становилась все более сомнительной, поскольку в феврале капитуляция не состоялась. Карл VII пожаловался непосредственно Генриху VI, прямо назвав Гофа, Эйтона и Мандфорда, и обвинив их в том, что они прибегают к "уловкам, притворству и диссимуляции", и сказал своему племяннику, что он должен объявить их непокорными и отречься от них. Генрих тем временем отправил Адама Молейнса и Роберта Рооса во Францию. Они высадились в Онфлёре 15 февраля, а через три дня Ху снова написал Пьеру де Брезе, в панике узнав, что армия Карла уже вышла в поле и, по слухам, направляется для осады Ле-Мана. Молейнс и Роос имели "достаточно полномочий, чтобы обсудить и уладить дело Ле-Мана", заверил он Брезе, еще раз умоляя его использовать свое влияние, чтобы добиться отвода армии[683].

К тому времени, когда Молейнс и Роос в начале марта добрались до Карла, он находился в Лавардене, примерно в 9-и милях к северо-западу от Ле-Мана, где обосновался в замке, чтобы иметь возможность спокойно наблюдать за ходом осады. Орлеанский бастард получил командование армией и с помощью Жана Бюро и его знаменитых пушек начал первую официальную осаду города на севере Франции со времен Турского перемирия. Теперь у англичан не было выбора. Если и было что-то хуже, чем покинуть свои земли и имущество и отправиться в изгнание, так это перспектива потерять Ле-Ман в результате штурма и лишиться всего, включая собственной свободы и, возможно, жизни.

Молейнс и Роос не теряли времени, подтвердили соглашение, заключенное Гофом и Эйтоном 30 декабря, исключая только Френе-ле-Виконт, крепость, расположенную ближе всего к нормандской границе, которая должна была остаться в руках англичан, и Майен-ла-Жюэз, которую четыре дня спустя, 15 марта, они согласились сдать "реально и фактически" 27 марта. Чтобы подсластить пилюлю, Лаварденский договор также решал вопрос о компенсации: расплывчатое выражение "разумное обеспечение" было превращено в выплату 24.000 т.л. (1.4 млн. ф.с.), что, по расчетам, в десять раз превышало годовую стоимость уступленных территорий. Эта сумма не должна была быть выплачена наличными, но должна была быть вычтена из appâtis, взимаемых в Нормандии в пользу Карла VII[684].

Осажденные французами и преданные собственным королем, защитники Ле-Мана не имели другого выхода, кроме как сдаться. 15 марта 1448 года Мэтью Гоф и Фульк Эйтон с неохотой выполнили свое поручение и официально передали город Карлу VII. Однако у ворот Ле-Мана они выразили последний протест, заявив, что сдались только для того, чтобы обеспечить обещанный мир, и что их действия не отражаются на законности притязаний Генриха VI на суверенитет, и если французы не выполнят свою часть сделки, то англичане смогут законно вернуть себе Ле-Ман. Их протест был официально зафиксирован и зарегистрирован, а также одобрен Мандфордом и английскими капитанами, которые были его свидетелями[685].

Если бы Генрих VI и его послы бескомпромиссно отнеслись к сдаче Мэна, будущее могло бы быть совсем другим. Однако вместо того, чтобы рассматривать ее как обязательное условие для заключения мира, они увидели в ней выражение доброй воли, которое может побудить Карла заключить мир. Наивность тайной затеи Генриха теперь раскрылась во всей своей глупости, поскольку она обеспечила лишь 2-летнее продление Турского перемирия до 1 апреля 1450 года, которое Карл великодушно предоставил в день сдачи ему Ле-Мана[686].

Это была последняя уступка, которую Карл VII когда-либо сделал, поскольку он не собирался заключать постоянный мир  как он сказал жителям Реймса всего через шесть месяцев после передачи Мэна, он уже решил, что вернет себе и Нормандию[687]. Готовясь к этому, в течение всего периода перемирия Карл VII провел ряд военных реформ, которые должны были преобразовать его армию. С помощью своего коннетабля Артура де Ришмона, который был главным инициатором этого процесса, он, наконец, провел некоторые изменения, которые пытался осуществить еще в 1439 году.

Живодеры исчезли, самораспустившись, присоединившись к королевской армии или перебравшись на более выгодные пастбища, например, в Италию. Проблема солдат, оставшихся без работы из-за перемирия, первоначально решалась путем отправки их вместе с Дофином в Эльзас. В следующем, 1445 году, Карл и Ришмон пошли дальше, создав первую постоянную армию Франции. Пятнадцать капитанов, выбранных королем, получили по роте из 100 копий, каждое копье — это подразделение, состоявшее из четырех или пяти бойцов, а не из одного латника. Роты проходили смотр и проверку королевскими маршалами и распределялись по регионам группами копий. Первоначально предполагалось, что они будут размещаться в городах, обнесенных стенами, и расквартированы среди жителей, но враждебность горожан к этой идее была настолько велика, что большинство добрых городов (bonnes villes) получили освобождение, заплатив вместо этого налог. (Это было сделано в дополнение к ежегодному налогу, установленному в 1439 году для выплаты жалованья королевской армии). Система оказалась настолько успешной, что в следующем году ее распространили на весь Лангедок, создав по приказу коннетабля еще 500 копий[688].

В апреле 1448 года, сразу после капитуляции Ле-Мана, была проведена еще одна реформа, в результате которой были созданы еще одни воинские формирования, известные как вольные стрелки или вольные лучники (francs-archers). В обмен на освобождение от некоторых налогов (поэтому их называли "вольными") каждая община, состоявшая из 50–80 домохозяйств, должна была за свой счет выставить одного бойца, обычно арбалетчика, для несения военной службы в королевской армии. Идея заключалась в том, чтобы создать общенациональный корпус обученных и хорошо экипированных солдат, которых можно было бы быстро и легко мобилизовать в случае необходимости. Побочным эффектом этой реформы стало то, что даже сельские общины и приходы стали заинтересованы в военных успехах Карла VII и в будущем каждый уголок страны имел своего представителя в той армии, которая теперь становилась поистине национальной[689].

Ни в Англии, ни в Нормандии таких мер принято не было, несмотря на предупреждения Саффолка Парламенту в июне 1445 года о том, что все опорные пункты герцогства должны быть перевооружены, пополнены и содержаться в состоянии готовности к возобновлению войны. Для того чтобы воплотить это в жизнь, не хватало ни политической воли, ни финансов. Ничего нельзя было получить из Англии, где женитьба Генриха