Брагин не ответил, а Ефим не решился спросить снова. И ждал, сидя на полу, с закрытыми глазами, пока не скрипнула дверь и знакомый голос не спросил:

– Вы меня приглашали, Афанасий Егорович? Ваш черкес велел взять саквояж. Что тут стряслось?

– Простите, Михаил Николаевич, что так поздно. Но как бы ему за ночь вовсе худо не сделалось. Говорит – росомаха напала в лесу.

– Что значит «росомаха в лесу»? Кто это? Можно ли свечу мне сюда?

Пятно света приблизилось, и Ефим был вынужден поднять голову. На него изумлёнными глазами смотрел Михаил Иверзнев.

– Ты?!

– Так что здрасьте, барин…

Иверзнев отвернулся. Вполголоса выругался. Затем, не глядя на Ефима, открыл саквояж и попросил стоящего в дверях черкеса:

– Принеси свежей воды, пожалуйста. А тёплая есть? Очень хорошо, перелей в миску… А ты ложись на лавку. Подожди, я помогу. Вот так, осторожней… Давай руку. М-да… Действительно, сильно. Твоё счастье, что артерии оказались не задеты. А вот это, под ключицей, откуда? Не похоже на укус. Скорее, штыковое или ножевое…

Ефим не ответил. И не заметил, как пристально посмотрел на него Брагин. Стиснув зубы, посоветовал Иверзневу, который бережно мочил тёплой водой ссохшуюся повязку:

– Да не отмачивайте вы, барин, рвите так! Время только терять…

– Сделай одолжение, не учи меня, – сдержанно заметил Иверзнев. – «Рвите так»… У тебя и без того кровопотеря! И чего ты в рану насовал, скажи на милость? Что это за… сено?! Фу-у… Ты как умудрился с ЭТИМ вообще добраться до завода?!

– Да вот так, единственно вашей милости назло, – процедил Ефим. – Что, Михайла Николаич, думал – избавился от меня навек?!

– Скотина, – коротко заметил на это Иверзнев, и разговор прекратился.

Ефим полжизни отдал бы за то, чтобы и осмотр, и перевязка поскорей закончились. Но проклятые тряпки присохли к ранам намертво и не отставали. В конце концов ему надоело. Он решительно отстранил руку доктора, сел и оторвал всё сам. Хлынула кровь. Страшно выматерившись, Ефим повалился обратно на лавку, оскалился от боли.

– Да что ж ты за отродье!!! – лопнуло терпение у Иверзнева. – Какого чёрта не слушаешься?! Больно же, сукин сын… И полило вон опять! Потерпи уж теперь… Да не дёргайся, всё, всё… Я стараюсь осторожно… Господи, тут ещё и воспалено страшно! Лежи и не шевелись, говорят тебе! Дёрнешься – лекарство прольётся, а новое сейчас готовить некому!

От последней фразы у Ефима глухо бухнуло в висках.

– Что там с Устькой моей, барин? – спросил он, не открывая глаз.

Иверзнев ответил не сразу, придерживая зубами край полотняного бинта. Затем завязал последний узел, выпрямился и, складывая склянки и скатки бинтов в саквояж, негромко ответил:

– У неё был выкидыш. Знаешь, на четвёртом месяце это очень болезненно… И опасно. Мы тут изрядно всполошились все.

– То есть, что ж… Помирает?! – едва смог выговорить он. И, не стерпев, заорал в голос: – Барин, отвечай! Не молчи! Убью!!!

– Не ори, дурак. Не помирает, – устало сказал Иверзнев. – Теперь я наверное знаю, что – нет. Но неделю назад не поручился бы.

– Барин! Да пожди ж!.. Откуда выкидыш-то, мы же с ней… – Ефим приподнялся на локте, уткнувшись бешеными глазами в лицо Иверзнева.

– Ты умеешь считать по месяцам? До трёх? – холодно спросил тот.

– Умею…

– Вот и займись этим, болван, – и, не глядя больше на Ефима, Иверзнев закрыл свой саквояж и обратился к Брагину:

– Афанасий Егорьич, теперь ему только спать и есть. И присылайте его в лазарет, когда закончите. У него вскоре может подняться жар. Вот тут, в бутылке, лекарство… Пусть выпьет через полчаса. Я могу, с вашего позволения, откланяться?

– Разумеется. Благодарю вас. Извините, что обеспокоил.

– Доброй ночи, – коротко сказал Иверзнев и ушёл.

Ефим полулежал на лавке, уронив голову на кулак, и хрипло, тяжело дышал. Боль в растревоженных ранах ещё не унялась, по спине бежал холодный пот. В висках жарко стучала кровь. Кто-то тронул его за плечо. Ефим, вздрогнув, поднял взгляд. Перед ним стоял Хасбулат с жестяной кружкой.

– Воды пей, – коротко приказал он.

Препираться с абреком Ефим не решился и вытянул всю кружку до дна. Брагин за столом по-прежнему не говорил ни слова. В его сощуренных глазах под тяжёлыми веками не было, казалось, никакого выражения.

– Однако, Силин, нахальства своего ты по тайге не растерял, – заметил он, когда Хасбулат принял пустую кружку и тенью исчез за дверью.

Ефим, глядя в пол, пожал плечами. Глухо спросил:

– Куда теперь прикажете?

– Тебе надо в лазарет, ступай. Хасбулат доведёт.

– Не пойду, хоть режьте, – сумрачно отказался Ефим. – Дозвольте хоть в «секретку», хоть в острог до утра. Толку-то в лазарете шкуру заживлять, коли всё едино пороть ещё будете. Нехай уж потом всё разом заживает…

– С какой стати мне тебя пороть? – равнодушно спросил Брагин, потянувшись за стопкой расходных книг на полке.

– Шутите, барин? – недоверчиво усмехнулся Ефим. – Аль у нас на заводе медали за побег дают?

– Силин, заткнись, дождёшься, право, – зевнув, пообещал Брагин. – И отстань от меня со своим геройским побегом… Его не было.

В кабинете повисла тишина. Ефим поднял голову. Уже не притворяясь, с испугом уставился на начальника завода.

– Ваша милость… как это?!

– Да очень просто. – Брагин вдруг бросил свои бумаги, всем телом откинулся на спинку стула и потянулся крепко, до хруста. – Чёр-рт, Силин… Принесла ж тебя нелёгкая, когда я уже спать собирался… в кои веки… У меня в бумагах беглым ты пока не числишься. А раз явился назад, то и ни к чему тебя туда писать, чернила переводить. Отлежишься в лазарете и пойдёшь на работу. Всё? Ну и пошёл вон отсюда… Хасбула-ат!

– Подождите, барин… Отчего ж так? Я пойду, коль вы велите… Но скажите ж, ради Христа!.. – тихо попросил Ефим. Он ничего не понимал и в глубине души уже почти поверил, что в тайге сошёл с ума от голода.

Брагин внимательно посмотрел в растерянное лицо парня. Жестом отослал возникшего было в дверях черкеса. Медленно выговорил, разглядывая затупившееся перо:

– За тебя поручились твой брат, жена и Михаил Николаевич. Они были здесь в тот же вечер, как ты сбежал. И хором меня уверяли, что ты вернёшься назад, не пройдёт и десяти дней. Забавно, кстати, что именно так и вышло. Я, признаться, не ожидал от Антипа такой верности в расчётах.

– Так это Антипка сказал… Про десять дней-то?..

– Именно он. Он мне побожился, что дурь на тебе подолгу не держится. На пятый день, как правило, скатывается. Ну, и столько же на обратную дорогу, если повезёт… – невозмутимо пояснил Брагин.