Я попытался сдвинуть подставку. Удалось с трудом – видно, колонну на всякий случай не стали крепить к полу наглухо. В таком случае ее, наверное, можно положить на пол? Тяжелая, donner wetter! Отдышавшись, при белом свете фонарика, я внимательно оглядел основание. Оно было прикрыто куском фанеры. Отвернул шурупы, снять фанеру. Открылась небольшая полость, выше она была надежно зацементирована.

Цемент свежий. В цементе отверстие, откуда выглядывала металлическая трубка. Что можно было спрятать в полости и затем прикрыть фанерой? Уж не взрыватель ли?

Решение представлялось оптимальным. Корнет Оболенский и поручик Голицын хорошо знали свое дело. Адскую машину запрессовали в тумбу, которую вряд ли тронут без особого на этот счет распоряжения, а если и тронут, будут обращаться с предельной осторожностью. Значит, дело только за взрывателем.

Я присел рядом с тумбой, сдвинул фуражку на затылок, прикинул – каким он должен быть, взрыватель? Понятно, что с часовым механизмом. Я прислушался – тиканья не уловил. Следовательно, взрыватель не установлен. Вывод – для окончательного снаряжения СВУ (самодельное взрывное устройство) подрывнику необходимо точно знать, во-первых, день появления фюрера, во-вторых, иметь возможность проникнуть в ложу за сутки-двое до начала спектакля.

Мелькнула мысль – попытаться немедленно извлечь СВУ. Пусть Волошевский помучается.

Решение ошибочное. Без инструментов вытащить мину не получится. К тому же на полу останутся следы, а привлекать внимание гестапо к махинациям Бойкого мне не хотелось, и вовсе не из человеколюбия. Закруткин и я по уши влезли в это дерьмо. Гестапо не составит труда вычислить нас.

Или одного из нас.

Вывод – проследить, когда Бойкий, будь он проклят, явится вставить взрыватель.

Как это можно узнать наверняка?

22 октября

В министерстве удалось выяснить – фюрер находится в Восточной Пруссии, прячется в своем «Волчьем логове». Впрочем, для многих это не было секретом. Другое дело – намеченный на ноябрь график его перемещений. Чтобы проникнуть в эту тайну, пришлось изловчиться. Помог Майендорф, живо откликнувшийся на просьбу дочери взглянуть на фюрера, по слухам собиравшегося посетить Немецкий театр.

– Этого нельзя исключать.

Затем, что-то прикинув, он перечислил.

– Второго ноября фюрер должен выступить перед выпускниками военных училищ в Бреслау.

– Почему в Бреслау?

– Потому, – ответил дядя Людвиг, – что в берлинский Спортпаласт попала бомба. Здание теперь непригодно для проведения важнейших государственных мероприятий. Это вызвало нескрываемый гнев фюрера. Он обрушился на Геринга – где его хваленые люфтваффе? Где непроницаемая противовоздушная оборона? К сожалению, при личной встрече фюрер ни словом не упрекнул рейхсмаршала.

Генерал, переварив обиду на Геринга, продолжил:

– Главное мероприятие ноября назначено на воскресенье, восьмого. В этот день фюрер должен выступить в Мюнхене перед «старыми борцами». Обычно перед выступлением фюрер отдыхает. Эти несколько дней так и называются «неделей отдохновения», так что он вполне может посетить театр. Насколько мне известно, 5 ноября состоится пятисотый спектакль по пьесе «Любимая». Фюрер обожает эту пьесу. Он как-то упомянул: «Нам повезло, что в Берлине есть такие дамы, как актрисы Лил Даговер, Ольга Чехова и Тиана Лемниц». Так что вполне может быть.

1 ноября

Ночью мы с Закруткиным проанализировали ситуацию. К тому времени удалось выяснить – ажиотаж вокруг пятисотого спектакля намечался небывалый. Если бы не знакомство с Майендорфом, мне вряд ли удалось бы достать билеты.

День Ч приближался.

Мы оба согласились, этот фанатик не откажется от своего замысла. Исходить мы обязаны из того, что вся информация, которая доступна нам, может стать доступной и для Бойкого. Отсюда вывод – другого шанса у него не будет. Следовательно, кто-то из нас двоих всю эту неделю постоянно должен быть на посту.

Так начались наши ночные дежурства. Основную тяжесть работы взял на себя Первый. Риска практически не было – инвалиды прикормлены. Наше лицо в театре примелькалось. Ключи от служебного входа и ложи на втором ярусе я сумел раздобыть заранее.

В театре фюрер всегда появлялся незаметно, примерно спустя полчаса после начала представления. Поскольку он знал текст пьесы наизусть, сюжет его не интересовал. Его радовала Анна Снегова, игравшая простушку, на глазах дуреющую от любви, которая давала ей силы противостоять жизненным невзгодам.

Директор театра, получив сигнал от охраны, что «гость прибыл», не спешил прерывать действие. Тем не менее в зале сразу пробегал шепоток, затем наступала напряженная тишина.

Представление в представлении начиналось после реплики Снеговой, обращенной к главному герою:

– Ты здесь, Адди?

Директор давал отмашку, зал вставал. Занавес сдвигался и раздвигался, оркестр исполнял «Вахту на Рейне», и публика встречала выходившего из-за портьеры к барьеру фюрера плотным и многоголосым «Зиг хайль!»

* * *

Этот момент Шеель в своих комментариях уточнил следующим образом: «…затем действие продолжалось на повышенной чувствительной ноте».

Что бы это значило, я понять не мог, поэтому оставил эту фразу в качестве образчика литературного творчества нашего доблестного разведчика.

Из комментариев барона Алекса-Еско фон Шееля

3 ноября

– …не скрою, за эту неделю я не раз обращался к небесам с просьбой разбомбить этот балаган к чертовой матери.

Хлопот меньше.

Если прибавить, что в этом случае приказ Москвы можно было бы считать выполненным, такой исход устроил бы всех – фюрера, Сталина, Берию, Закруткина, Снегову, меня и Магди, чье уважение к моим дьявольским способностям за эти дни возросло до невероятных пределов. Этот страх, смешанный с восторгом тайны, доставлял ей необыкновенные чувственные наслаждения.

Мне тоже.

Разве что Волошевский начал бы от злости грызть собственный кулак, но в этом случае дальнейшая судьба «бойкого» боксера была бы в его собственных руках.

Восторжествовала бы высшая – или, по иной терминологии, «Божественная» – справедливость. К сожалению, по мнению Трущева, таковой не существует. Нет высшей справедливости – есть Божий суд, и никакой мистики в этом понятии нет и быть не может. Сократ от НКВД утверждал, справедливость – дело исключительно человеческих рук. Нам самим, убеждал меня майор госбезопасности, нужно крепко потрудиться, чтобы через согласие прийти к справедливости.

Не знаю, от кого Николай Михайлович набрался этой дури, скорее всего от небезызвестного Вольфа Мессинга, однако в любом случае Провидение отвернулось от нас. Английские самолеты будто нарочно обходили кварталы на северном берегу Шпрее стороной. Бомбили рейхстаг, заводы в Моабите, железнодорожные узлы – на Фридрихштрассе, Потсдамплац, остров Мите лежал в развалинах, а театр стоял как заговоренный. Пришлось рисковать головой, поджидая момент, когда свихнувший патриот отважится проникнуть в ложу и поставить взрыватель.