С видимым усилием Алекса прикусила язык и сдержала те протестующие слова, которые готовы были с него сорваться, а для верности еще и твердо поджала губы. Бросив на него еще один презрительно-ненавидящий взгляд, она повернулась на пятках, расправив плечи и высоко держа голову, словно аристократ, направляющийся к месту казни.

— Стой там, возле кровати, где ты сейчас стоишь. Из тебя мог бы получиться хороший солдат, моя радость. И даже стоишь ты так, что я не устаю восхищаться этой очаровательной картиной. Хорошо бы тебя изобразить в таком виде — пиратка, взятая в плен, обезоруженная и ждущая приказаний. Скажи-ка мне, неужели это испытание кажется тебе таким же мучительным, как знаменитая пиратская казнь — прогулка на доске в океане, кишащем голодными акулами?

— И даже намного хуже, смею тебя уверить. Это мое признание удовлетворило вашу светлость?

Роняя эти холодные слова, Алекса невольно прикусила губу, когда почувствовала, что он приблизился и встал позади нее. Что он теперь намеревается с ней делать? О Боже! Как фантасмагорично выглядят эти уроки, когда ее пытаются научить играть роль шлюхи! Делай то и делай это или позволь мужчине сделать с тобой то и это — все тщательно рассчитано, а потому единственный шанс противостоять этому — нащупать его собственные слабости и сыграть на них, чтобы в конечном счете он стал их рабом и рабом той женщины, которая сумеет их обнаружить. Далила… Саломея… Клеопатра… и бесконечное число других. Великие куртизанки, которые управляли мужчинами, заставляя их сходить с ума. Ни одна из них не стояла бы сейчас здесь, такой же жесткой и ломкой, как сухая хворостинка, которую можно без труда сломать пополам. Любая из них сама бы превратилась в агрессора и имела своего врага в постели как легкую добычу. Или… или, наоборот, они притворились бы побежденными, чтобы превратить свое поражение в подлинную победу. «Покоренная победительница… подумай об этом, Алекса! — скомандовала она самой себе. — Думай именно об этом, что ты сейчас поняла, и постарайся использовать эту идею».

Ее почти парализовало, в то время как он — ее враг и противник — словно бы почувствовал ее мысли и стал действовать так, как должна была бы действовать она. Пока происходила эта комедия с ужином, он успел надеть свою рубашку, застегнув ее лишь на две или три пуговицы, но сейчас Алекса почувствовала, как он прижался голой грудью к ее обнаженной спине, а его руки охватили ее, словно колонны атакующей армии, — уверенность в победе была так велика, что они все более интимно овладевали ее пойманным телом.

Первым инстинктивным движением Алексы было желание отстраниться, но оно было мягко подавлено его руками, выпустившими ее груди и переместившимися к ее бедрам, осторожно раздвигая и проникая между них. Он держал ее так плотно, что она вынуждена была чувствовать все то, что он и хотел заставить ее почувствовать, удивляясь при этом, насколько далеко он может зайти.

— А сейчас, — тихо прошептал он на ухо Алексе, — развяжи эту чертову ленту. Ты говорила, что хочешь, чтобы все побыстрее закончилось? Тогда продемонстрируй мне некоторые из тех трюков, которым ты научилась от своих последних любовников в борделях; и тогда, возможно, твое желание исполнится. — Произнося все это, он отстранил ее неловкие пальцы и развязал ленту сам, прежде чем Алекса, пребывая в каком-то странном изумлении, поняла, что он имеет в виду.

— Нет! — сердито воскликнула она и затем повторила это снова, чувствуя, как он, заломив ей руки за спину, толкает ее вперед, так что она почти упала лицом в кровать. Его пальцы стискивали ее запястья, как наручники, причинив немилосердную боль, как только она попыталась вырваться. Но на этот раз она не стала кричать, а только тяжело задышала, позволив ему воспользоваться свободной рукой, чтобы яростно сорвать с нее брюки, спустив их почти до лодыжек, что сделало ее еще более беспомощной, тем более что он и так навалился всей тяжестью своего тела.

— Ну а теперь мы наконец сможем поговорить откровенно, — с явным удовольствием сказал Николас и добавил: — Веди себя спокойно, любимая, иначе я буду вынужден вывихнуть тебе руку, и потом мне придется вставлять ее на место, а это довольно болезненная операция. Итак, я полагаю, что ты сделаешь все, что обещала, и, возможно, даже получишь от этого какое-то удовольствие.

Даже после того как он освободил ее, Алекса продолжала лежать неподвижно, причем ее пальцы были тесно переплетены между собой, а руки подняты над головой. «Расслабься, — скомандовала она себе, — или, наоборот, одеревеней». Почему только ее ненадежное тело не подчиняется разумным командам, посылаемым ее мозгом? Руки болели почти невыносимо, но она не позволила себе пожаловаться ему на это, поскольку ожидала от него дальнейших мучений. «Я ненавижу его! — яростно подумала она. — Ненавижу, ненавижу! Только бы это закончилось поскорее, и только бы он не получил от этого удовольствия!»

— Девственная жертва! — услышала она его саркастический голос откуда-то сверху, а затем он добавил: — Не пришлешь ли ты мне счет после сегодняшней ночи за еще одну девственность? Или тебя уже основательно исследовали? Помолчи, дорогая, и подумай над своим ответом, а я приготовлю тебя для своего собственного исследования.

Он грубо подсунул подушку под ее обнаженные бедра, чтобы поднять их повыше, а затем начал поглаживать их руками, поначалу почти нежно и осторожно — Алекса в этот момент зажала рот рукой, а затем, движимая гордостью, вцепилась в кулак зубами, чтобы сдержать крик, поскольку он начал самым унизительным и болезненным образом забираться в ее интимные места.

Непроизвольное движение, которое она сделала, чтобы избежать его изучающих пальцев, могло быть воспринято им, подумала она про себя, как страстный и распутный ответ на его грубое вторжение в ее тело. В конце концов, она все же закричала. Одной рукой он ощупывал ее груди, а другой проникал в нее все глубже и чувствительнее, не обращая внимания на то, хочет она этого или нет.

До тех пор пока он не оставил ее в покое, Алекса и сама не замечала, что громко всхлипывает и содрогается от рыданий. Ярость, раздражение и ненависть смешивались с отвращением к самой себе за проявление такой презренной слабости, особенно перед ним. Она не хотела плакать, но не могла сдержать тех детских всхлипываний и стонов, через которые вырывались наружу так долго сдерживаемые чувства.

— Прекрати распускать эти дурацкие сопли! Ну-ка сядь и выпей белого вина, чтобы успокоиться. Ради Бога! Кто-нибудь, глядя на тебя, решил бы, что ты испуганная маленькая невинность, никогда до этого не знавшая мужских прикосновений.

Алекса почувствовала, что он обнял ее за плечи и посадил прямо, прислонив к украшенной орнаментом и позолоченной спинке кровати. Николас так грубо всучил ей бокал с вином, что оно выплеснулось на нее, покрывая холодными мелкими брызгами обнаженные груди и скатываясь на живот. Она чувствовала себя больной, униженной и использованной. Более того, это можно было бы назвать даже не использованием, а злоупотреблением; и он проделал это с холодной и жестокой отстраненностью, чтобы преподать ей урок унижения. Пытаясь сдержать рыдания, Алекса едва не подавилась от вина и горького чувства обиды. Как же она ненавидела и его, и этот грубый, едкий тон, который он обычно придавал своему голосу, когда обращался к ней! И вот он заговорил снова: