– Да, к лучшему, – согласился я. Мысли мои вернулись к Ли, и я увидел, как белые занавески на третьем этаже в одном из окон старого здания медленно раздвигаются, раздвигаются… До чего же мне надоели нацисты! По мне, пусть захватывают весь мир, мне все равно!

– Я думал о твоем отце, Джон. Вспоминал, каким он был. Он был великим человеком, Джон, с большим чувством чести. Ночью я лежал в своей постели, и у меня не выходило из головы, как много ты сумел узнать о нем, о других. Тебе известно почти все…

– Что это значит, Артур? Почему почти все? Вы хотите сказать, что вам известно еще что-то?

– Разумеется. Мне известно больше, чем кому-либо другому.

Он как ни в чем не бывало жевал булочку, а я вытаращил на него глаза. У меня появилось ощущение страха, как у контуженого перед обстрелом.

– Поэтому я решил, – спокойно продолжал он, – пока еще не поздно и час мой не пробил, рассказать тебе всю историю целиком. Тебе предстоит жить с этим, нести такое тяжкое бремя, однако о многом ты имеешь не совсем точное, даже просто неверное представление. А тебе надо знать правду.

Он посмотрел на меня благодушно, со спокойствием человека, уже далекого от земных забот. Ему оставалось жить недолго, и он понимал это. Но я не хотел знать правду, я слышал так много версий этой самой правды, что не желал выслушивать еще один вариант – правду Артура. Он же продолжал говорить, и я не мог его остановить.

– Твой отец был нацистом, как ты уже знаешь, но это только маленький фрагмент общей картины, Джон. Да, он был нацистом, а также патриотом своей родины, истинным героем Америки, одним из тех, кто был вынужден ждать, возможно, многие годы, чтобы выполнить свою миссию, предопределенную историей.

– Что вы хотите этим сказать? Он был нацистом – и он был патриотом?..

Артур скрестил руки на широкой груди, поудобней устроился в обитом ситцем кресле.

– В тридцатые годы многие в нашей стране видели сильные стороны и даже достоинства фашизма и были потрясены таким бездарным воплощением их на практике приспешниками Гитлера, ну и конечно, им самим. Ваш дед, разумеется, принадлежал к сторонникам фашизма, а поскольку его положение было независимым, он мог открыто выражать свои взгляды. Другие не могли позволить себе этого. Но поверь мне, в тридцатые годы в нашей стране многие, притом в довольно высоких кругах, думали точно так же.

Позже, когда война приняла для немцев плохой оборот, когда мы стали оказывать значительное давление, в Вашингтоне и Лондоне родилось несколько планов, как наилучшим образом использовать сложившуюся ситуацию…

– Использовать сложившуюся ситуацию? – переспросил я. – О чем вы толкуете? Ведь мы выигрывали войну…

– Выигрывали войну, – повторил он. – Войны почти никогда не выигрывают на поле боя, Джон. Их выигрывают, как правило, в других местах – в оперативных комнатах, ставках главнокомандования и на различного рода совещаниях. И очень редко на полях сражений. Естественно, были и среди нацистов хорошие люди, способные внести порядок и разумное начало в послевоенный хаос, люди, достойные всяческого доверия в неизбежной борьбе против коммунизма.

– Вы шутите, – сказал я. – Тогда мы даже еще не разгромили немцев!

– Нет, не шучу, – ответил Бреннер.

– Да-а, – медленно произнес я. – Да, я вижу, что вы не шутите.

– В Вашингтоне решили направить вашего отца для установления связи с группировками внутри Германии, с этими способными, талантливыми людьми, которых мы считали сочувствующими. Ваш отец был нацистом, да, но им всегда руководили из Вашингтона и Лондона… иначе говоря, правительство Соединенных Штатов и правительство Соединенного Королевства, через своих высокопоставленных лиц, получавших совершенно секретные сведения от тех деятелей, которые отдавали себе отчет в том, что Гитлер – бездарный параноик, который превратно использует в общем-то действенную систему. Для этих лиц, Джон, цель войны заключалась в том, чтобы избавить мир от Гитлера и его своры, как, впрочем, и для всех других… э-э… рационально мыслящих людей во всем мире. – Он улыбнулся, как бы утешая меня, и налил нам еще по чашке чаю. – Но не в уничтожении самого движения, улавливаешь разницу? Ядро должно было оставаться сильным, активным. Существовала главная задача: бороться против общего врага – России. Но вначале следовало использовать ее – нашего наиболее опасного противника – для уничтожения менее опасного врага. Не смотри на меня так удивленно, Джон. Поразмысли над этим. – Он подлил в свой чай сливок, аккуратно размешал сахар, стараясь не стучать ложкой по стенкам чашки. – Мы знали, что, каким бы плохим Гитлер ни был, это не самое страшное зло. Коммунистическая Россия – вот проклятие, чума, не имеющая себе равной в истории человечества. Понимаешь ли, – сказал он, дуя на чай, чтобы не обжечь рот, – положение было несколько затруднительным: прежде всего предстояло остановить Гитлера, так как именно он в тот период руководил движением, которое мы по праву считали своим. Потом, после устранения Гитлера, у нас было бы достаточно времени заняться Россией.

– Артур, – взмолился я, – поясните мне, вы-то тут при чем?

– Я тоже нацист, Джон. Но я не предатель. Надеюсь, ты веришь, что я никогда не предал бы свою родину? – Он натянуто улыбнулся, сощурил глаза.

– Нет, конечно нет, – сказал я. – Я не ставлю под сомнение вашу верность родине… Я просто не знаю, что и думать… – Я действительно ничего не понимал. – Что значит – вы нацист? – За окном на кончике сосульки собралась шарообразная капля, она увеличивалась, наливалась тяжестью, но висела, как бы пренебрегая законом тяготения. – Вы же работали в правительственном аппарате, все время сидели в Вашингтоне.

– То-то и оно, – сказал он. – Теперь ты улавливаешь связь, Джон? Две стороны моей жизни никогда не находились в противоречии. Вашингтон и нацистское движение – это одно и то же, Джон. Именно это я и пытаюсь втолковать тебе. – Он увидел выражение моего лица. – Я не жду, что ты сразу все это воспримешь. Но со временем, Джон, ты поймешь… На протяжении всей войны я поддерживал контакт с нашими людьми в Европе, вернее, они со мной. Либо через Белый дом, либо через Пентагон, иногда через вашего деда, но между нами всегда существовала тесная связь. Не кто иной, как я, Джон, организовал переброску наших людей на Восточное побережье на гигантских подводных лодках. Я протащил наших агентов на ключевые посты в наше правительство, в правительства Канады, стран Центральной и Южной Америки. Повсюду у нас были свои люди. Мы определяли, кому бежать из Германии, кому войти в послевоенное правительство в Германии и в некоторых других странах Европы, кому сесть на скамью подсудимых в Нюрнберге. Понятно, мы хотели сохранить далеко не всех из них, нам не нужны были чудовища, то есть настоящие военные преступники. Таких мы либо отдавали на растерзание в Нюрнберг, либо скармливали Симону Визенталю, а позже – полковнику Стейнзу. Нам важно было уберечь толковых людей, перебросить их в безопасные места. Единственным человеком, кого не удалось вывезти, был по-настоящему нужный нам Альберт Шпеер. Мы не сумели вовремя с ним связаться, а после того, как русские засадили его в Шпандау, выручить его оттуда уже не представлялось возможным.