Иордан дает нам краткий абрис положения Аттилы и его союзников весной 453 г., и расстановки политических сил в Европе после великих гуннских походов 451 и 452 гг. Подчеркивая, что у подчиненных Аттиле правителей остготов «не было возможности отказаться от борьбы против своих же родичей, везеготов, потому что приказание владыки (гуннского царя – В.А.), даже если он повелевает отцеубийство, должно быть исполнено. И не иначе смогло любое скифское племя вырваться из-под владычества гуннов, как только с приходом желанной для всех вообще племен, а также для римлян смерти Аттилы, которая оказалась настолько же ничтожна, насколько жизнь его была удивительна.

Ко времени своей кончины он, как передает историк Приск, взял себе в супруги – после бесчисленных жен, как это в обычае у того народа, девушку замечательной красоты по имени Ильдико. Ослабевший на свадьбе от великого ею наслаждения и отяжеленный вином и сном, он лежал, плавая в крови, которая обыкновенно шла у него из ноздрей, но теперь была задержана в своем обычном ходе и, изливаясь по смертоносному пути через горло, задушила его. Так опьянение принесло постыдный конец прославленному в войнах королю (царю – В.А.).

На следующий день, когда миновала уже большая его часть, королевские (царские – В.А.) прислужники, подозревая что-то печальное, после самого громкого зова взламывают двери (значит, дело было не в шатре, а в хоромах Аттилы – В.А.) и обнаруживают Аттилу, умершего без какого бы то ни было ранения, но от излияния крови, а также плачущую девушку с опущенным лицом под покрывалом. Тогда, следуя обычаю того племени, они отрезают себе часть волос и обезображивают уродливые лица свои глубокими ранами, чтобы превосходный воин был оплакан не воплями и слезами женщин, но кровью мужей.

В связи с этим (вариант: в час его смерти – В.А.) произошло такое чудо: Маркиану, императору Востока, обеспокоенному столь свирепым врагом, предстало во сне божество и показало как раз в ту самую ночь – сломанный лук Аттилы, именно потому, что племя это много употребляет такое оружие. Историк Приск говорит, что может подтвердить это [явление божества] истинным свидетельством. Настолько страшен был Аттила для великих империй, что смерть его была явлена свыше взамен дара царствующим» («Гетика»).

По мнению, высказанному Томпсоном в его книге «Гунны. Грозные воины степей», усиленное кровотечение из носа у Аттилы могло быть вызвано тем, что он принял афродизиак для подкрепления своей мужской силы. Дело известное – «седина в бороду, бес в ребро»…

Когда Аттила умер, ритор и восточно-римский дипломат Приск Панийский пребывал в Египте. Там восточно-римские войска в очередной раз подавляли вспыхнувшее на юге житницы Второго Рима восстание влеммиев (блеммиев) и нувадов (нубийцев) – местных племен, замордованных «ромейскими» сборщиками податей до утраты инстинкта самосохранения. Следовательно, этот виртуоз пера, так убедительно изобразивший нам картину жизни в ставке гуннского царя и самого его как человека, не был очевидцем свадьбы, смерти и торжественного погребения Аттилы. Однако, посланцы Восточного Рима, несомненно, присутствовали в стане его грозного врага. Так что у Приска, после возвращения в Новый Рим на Босфоре, было кого расспросить о событиях в ночь таинственной смерти Аттилы. Как и о том, что произошло после кончины «Бича Божьего». Почерпнутые им у очевидцев сведения вошли в его восьмитомную «Готскую («Византийскую») историю», посвященную взаимоотношениям Второго Рима с гуннами. Отрывки из нее дошли до нас в виде копий, сделанных для коллекции древних текстов восточно-римского императора Константина VII Порфирогенита (Багрянородного) из Македонской династии (905–959). Поскольку другие авторы, например, Иордан или Кассиодор, пользовались его текстами, следует в очередной раз снять шляпу перед Приском. Не имей этот «ромейский» дипломат склонности к изучению истории и писательству, мы бы сегодня знали об Аттиле, может быть, не больше, чем об Ардарихе или о Валамире…

Но Приск, хотя и был ритором (мастером устной речи), умел не только говорить, но и писать, сохраняя для истории и то, что ему рассказывали устно, и то, что он читал в посольских отчетах. Т.е. донесенное до нас Иорданом описание торжественного погребения Аттилы, автор «Гетики» получил, так сказать, из третьих рук (при этом, вероятно, кое-что изрядно сократив):

«Среди степей в шелковом шатре поместили труп его (Аттилы – В.А.), и это представляло поразительное и торжественное зрелище. Отборнейшие всадники всего гуннского племени объезжали кругом, наподобие цирковых ристаний, то место, где был он положен; при этом они в погребальных песнопениях так поминали его подвиги:

«Великий король (царь – В.А.) гуннов Аттила, рожденный от отца своего Мундзука, господин сильнейших племен! Ты, который с неслыханным дотоле могуществом один овладел скифским и германским царствами, который захватом городов поверг в ужас обе империи римского мира и, – дабы не было отдано и остальное на разграбление, – умилостивленный молениями принял ежегодную дань. И со счастливым исходом совершив все это, скончался не от вражеской раны, не от коварства своих, но в радости и веселии, без чувства боли, когда племя пребывало целым и невредимым. Кто же примет это за кончину, когда никто не почитает ее подлежащей отмщению?»» (Приск).

Поскольку Приск, служивший в восточной части Римской империи, именовавшейся на греческом языке, все более вытеснявшем в ней латынь, язык «природных римлян», «Ромейской василией» («Римским царством»), писал свою «Историю» по-гречески, текст погребальной песни был переведен на латынь, вероятно, самим Иорданом и потому, возможно, не может считаться идентичным. Некоторые авторы (преимущественно немецкие – например, Клюге, но и британские – например, Томпсон), почему-то сомневались в наличии у гуннов собственной поэзии и песенного творчества. И потому утверждали, что данная погребальная песнь (как и песни, исполнявшиеся на пирах у Аттилы) были, якобы, не гуннскими, а готскими. Однако вряд ли следует так низко ставить гуннов, чтобы предполагать, что на своих пирах и на похоронах своего величайшего властителя они слушали песни в исполнении чужого, фактически, покоренного ими германского народа, принуждаемого гуннами к уплате дани и военной службе.

Смерть Аттилы, опьяненного любовью и вином, в брачную ночь, представлялась Иордану «постыдной». Приск, вероятно, был нейтральнее в своей оценке обстоятельств смерти «Бича Божьего». С гуннской же точки зрения, судя по приведенному выше погребальному песнопению, он был «счастливцем», умершим не от раны, а в радости и веселии, смертью истинного гунна, подлинно царской смертью. Ибо, хотя гунны были неустрашимыми воителями, у них хватало жизненной мудрости и умения жить, чтобы счесть счастливцем того, кого боги призвали к себе в миг величайшего блаженства. Эта жизненная позиция, отраженная уже Приском в его посольских записках, полностью противоречит тому, чего ожидали от своих царей-воинов в их смертный час германцы. Буквально одержимые идеей желательности героической смерти в бою, или, по крайней мере, с мечом в руке и с именем Вотана-Одина на устах, открывающей истинному мужу путь в Валгаллу-Вальяскальв. В отличие от «позорной», «соломенной», «коровьей» смерти в мирной обстановке, недостойной не только царя, но и всякого свободного воина. Если бы сохраненная автором «Гетики» погребальная песнь была действительно готской, а не гуннской, Аттила предстал бы в ней павшим с оружием в руках в геройской схватке. И проведшим ночь любви не в земном мире – Мидгарде -, в объятиях смертной Ильдико, а в небесном мире – Ас-гарде, с одной из вечно девственных воительниц-валькирий бога мертвых и шаманов Вотана.