В том месте, куда они подъехали, не было ни души. Выйдя из воды, Студенков отошёл в сторону и на траве стал делать гимнастику. Потом оба присели. Естественно, заговорили. Котельников сказал, что на бывшем складе напитков в тот день он ещё видел бывшего «просика»…

Михаил Игнатьевич поинтересовался у Юрия, кого он имеет в виду. Тот ответил, кого видел на «складе». Рассказал о нём коротко, объяснил, почему тот попрошайничал при румынах.

– Как, говоришь, его звать? – спросил Михаил Игнатьевич.

Юрий повторил фамилию, имя, отчество и пояснил, что казак Селихов награждён двумя Георгиевскими крестами за геройство, проявленное в мировой войне.

– Кажется, есть такой, – нехотя ответил Студенков. – А почему ты заговорил о нём? Родственником приходится?

Юрий так удивился, что ответил не сразу. По выражению его лица начальник понял неуместность своего вопроса.

– Да нет, – смущённо заметил Юрий. – Никакой он не родственник. Просто так. Несчастный, был ранен, дважды перенёс тиф, бедствовал настолько, что ходил по домам попрошайничать. Так мы познакомились. Ни имени, ни фамилии его мы с мамой не знали. Прозвали его «просиком». Вдобавок он пожизненно остался инвалидом… На это товарищ Смилянный не обращает внимания. Два Георгиевских креста! Представляете.

– Ладно. Я ещё разок окунусь и поедем.

22 апреля 1941 года в Болграде на площади у собора напротив городского Совета неожиданно выстроился грузовой транспорт: полуторки с военными водителями и повозки с сельскими ездовыми. Явно мобилизованы. Никто не знал, чем это вызвано.

Никто из привлечённых «со стороны» не знал, ни что предстоит, ни что надо перевозить, ни с какой целью их собрали. Поговаривали, будто мобилизация связана с предстоящими манёврами. Каждый «прикреплённый» заранее был проинструктирован: «Строго выполнять указание старшего. Никому ни о чём не говорить. Дело большой государственной важности».

Все пребывали в полной неизвестности вплоть до приезда старшего, у которого был общий список намеченных к «подъёму» людей с указанием фамилии, имени, отчества и адреса проживания. Явке подлежали все внесённые в список лица, независимо от возраста, пола или состояния здоровья. На сборы отпускалось не более получаса, а иногда и того меньше. Каждому разрешалось взять с собой небольшой чемодан или узелок. Не ограничивалось лишь количество продуктов и то, что каждый мог надеть на себя.

Людей собирали глубокой ночью. Было лето. Поэтому многие горожане, застигнутые врасплох, до смерти напуганные неожиданным вторжением в дом вооружённых людей, в спешке и отчаянии, не сообразили прихватить с собой тёплые вещи.

Никто понятия не имел что их депортируют в отдалённые края страны. Люди были настолько пришиблены, что не в силах был даже заплакать. Бледные, растрёпанные, растерянные, они послушно покидали свои дома или квартиры с нажитым или доставшимся от предков скарбом. У многих было немало ценного и дорогого.

В сопровождении двух прикомандированных армейских командиров люди молча вскарабкивались в поджидавший их грузовик. Чаще всего это были целые семьи, старухи и старики с детьми и внуками.

Только после того как грузовик отъезжал, расположившиеся на полу кузова люди начинали догадываться о происходящем. Изредка слышались всхлипы и вздохи. Иногда какая-нибудь старуха тихо рыдала либо молилась.

Грузовик остановился на рассвете у ближайшей железнодорожной станции Траян-вал, где уже стоял эшелон с крытыми вагонами для перевозки грузов. Поверх крыши от хвоста состава к небольшому пассажирскому вагону у самого паровоза тянулся телефонный провод.

У регистрационного столика доставленных сдавали, как вещи: поштучно. Подходя, они называли свою фамилию. Тут же их распределяли по вагонам, вдоль которых, замерев, стояли часовые с винтовками, с наставленными штыками и перекинутыми через плечо сумками с противогазоми.

Кто-то высказал беспокойство из-за отсутствия в вагоне отхожего места. Ему не ответили. Через некоторое время он осмелился спросить об этом у часового. Тот тоже не ответил и отвернулся. Иначе это означало бы, что он вступил в разговор с «социально опасным элементом». Скорее всего, он и сам до конца не понимал, что происходит.

Во всём царила секретность. Люди были охвачены страхом и отчаянием. А из станционных громкоговорителей доносилась песня: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек…»

Жалость и сострадание к несчастным каждый охранник должен был скрывать и от начальства, и от самих обитателей вагона.

Прибывшие из Одессы «кураторы» расправлялись жёстко.

Кто-то из них наверняка нажил себе капитал, возможно, продвинулся по службе. Но и сам он недолго представлял собой ценность в глазах тех, перед кем выслуживался.

Между тем никто из доставленных на станцию для переселения людей не только не предпринял ни малейшей попытки к сопротивлению, но и в мыслях не допускал подобного. Несчастные послушно подчинялись указаниям, вели себя так робко, что ни одна душа не осмелилась даже поинтересоваться: за что на них свалилась такая напасть?! К тому же часть из них не знали русского языка.

Ещё год назад многие с надеждой встречали Красную Армию. Некоторые вообще считали её своей освободительницей. Но не прошло и двух месяцев, как начались аресты. Первая волна потрясла людей, вселила в них неуверенность, ужас. Теперь хлынула вторая.

Задавать вопросы было некому. Такой порядок шёл с самого верха, от наркомвнутдел Лаврентия Павловича Берии. По его указанию были проведены все «мероприятия»: и аресты, и высылка «неблагонадёжных» в отдалённые края. Это делалось «на случай войны».

Двери квартир выселенных людей запирались и опечатывались, ключи помещались в конверты, которые также опечатывались.

В итоге выяснилось, что мобилизованный транспорт предназначался для вывоза отдельных лиц и целых семей на вокзал Траян-вал, что в получасе езды от города. Транспорт сопровождал политработник Красной Армии или представитель горисполкома: кто на армейском грузовике, а кто на обычной телеге.

«Мероприятие» вступило в фазу исполнения повсеместно в один и тот же день и час. Высылке подверглись бывшие члены румынских партий, люди, заподозренные в троцкизме, бывшие руководители и активисты местных политических партий, помещики и владельцы небольших заводов, фабрик, ресторанов, бухгалтеры некоторых фирм, несколько проституток, наиболее известные адвокаты, кельнеры ресторанов, являвшиеся при румынах информаторами тайной полиции – сигуранцы.

Подверглись выселению также семьи ранее арестованных, бывшие купцы и торговцы, которых считали неблагонадёжными. Таких набралось приличное число. Для их эвакуации потребовался целый грузовой железнодорожный состав с соответствующей военной охраной.

Очередное «мероприятие» отличалось масштабностью. Ни одна душа не осталась вне поля зрения властей. Все учитывались органами НКВД и НКГБ.