Не переставая плакать, стражник вышел вон из комнаты и, шатаясь, направился домой; с его преобразившегося счастливого лица не сходила улыбка и губы все время повторяли: велик Аллах и русские офицеры!

Князь Вачнадзе и революционеры бросились поздравлять нас. Это взорвало Вершицкого.

– Ваше поздравление совершенно неуместно, подпоручик, – обратился он к Вачнадзе. – Это доказывает лишь то, что вы не уверены в поступках своих же офицеров, мундир которых имеете честь носить и вы. Будьте уверены, что, если бы улики были против него, то никто из нас не задумался бы подписать смертный приговор. Мы исполняли долг, и нетактично поздравлять нас с этим.

– Мы все не обедали еще и ждали вас с обедом, – сказали другие офицеры, – чтобы выпить за счастливое окончание суда. Все рады, что не пришлось услышать смертного приговора, все рады за стражника.

– Это дело другое и мы с удовольствием принимаем вашу любезность, – сказал Вершицкий. – Действительно, полевой суд так страшен, что даже судьей неприятно быть, а воображаю состояние подсудимого.

– Брр!.. – произнес кто-то в стороне.

– А как подпрыгнул делопуд, когда татарин схватил его за ногу! – воскликнул Вершицкий.

Все весело захохотали.

– Еще бы не подпрыгнуть, – смеялся и я. – И так нервы натянулись во время суда… меня даже дрожь заколотила, когда он завыл и повалился на пол.

– Повалишься, – серьезно заметил командир второй роты, – виселица не шутки. Не только он, но и все мы были уверены, что его вздернут, когда принесли вам письмо. Мы все поняли, что генерал Вольский настаивает на наказании для примера прочим, вот почему и побаивались, что суд не осмелится оправдать. Оказывается, вы осмелились, и это только заставляет нас радоваться, что вы не сошли с пути истины! – закончил он шуткой.

Вершицкий промолчал. Обед шел весело. Публика расшалилась. Это была реакция после долгого напряжения нервов. Князь Вачнадзе поднял стакан вина и сказал очень двусмысленный тост, хитро переплетая, по кавказскому обычаю, свою речь примерами.

Ему больше из приличия, чем из сочувствия, ответили «ура» его единомышленники. Они посматривали на Киселева. Тот хмуро ел, делая вид, что не обращает внимания на молодежь. Нахальство князя и молчание подполковника мне не понравилось. Я встал и поднял бокал.

– Князь, – обратился я к Вачнадзе, – слушая ваш великолепный тост, я невольно вспомнил Жуковского. Он тоже расхваливал военных, исполнявших свой долг…

Все подняли глаза на меня.

– Так вот, я и предлагаю, господа, всем выпить за здоровье нового певца «восстания» русских воинов. Алла-верды вам!.. Ура!

Все сначала опешили, но моментально поняли: очень уж явственно произнес я не «во стане русских воинов», – а именно «восстания» русских воинов. Больше всех понравилась моя речь Вершицкому. Он, непьющий ничего, весело смеялся, аплодировал и, налив в свой бокал вина, подошел ко мне чокнуться. Громкое «ура» приветствовало мою шутку. Вачнадзе скушал ее полностью. Придраться было невозможно, – но невозможно было и не понять.

Полковник Исаевич приехал вскоре после суда. Он отболел два месяца и теперь вернулся, чтобы, пробыв для формы несколько дней, заболеть снова. Он сам не скрывал этого.

– Мною недовольны и мне лучше уйти, – уклончиво сказал он старшим. Распространился слух, что Червинов до мельчайших подробностей узнал уже все о бригаде. Узнал, что сам Исаевич играл в большого либерала, а за ним и много других офицеров, что газеты в бригаде исключительно левого направления. Исаевич получил от генерала приказ вывести этот левый уклон. Оттого-то он и болеет, что ему неловко теперь играть отбой.

Откуда публика узнает все, – прямо удивительно. Действительно, не прошло и трех дней с приезда Исаевича, а он уже отдал приказание собраться после обеда всем для обсуждения вопроса о выписке журналов и газет.

– Прямо, как в оперетке, – говорили злостные либералы. – Скоро нам предпишут, как институткам, читать отсюда и досюда, пропуская запрещенные места. Ладно! Посмотрим, чья возьмет…

Собрание открылось речью Исаевича. Он издалека и очень осторожно начал говорить о том, что журналы и газеты нашего собрания очень левого направления. На это могут обратить внимание. Это может быть причиной нежелательных разговоров или даже слухов об офицерском собрании. Он полагает, что офицеры выслушают его слова и примут их к сведению при выписке новых журналов.

Командир второй роты попросил слова.

– Все это очень удивляет меня, – начал он. – Мы, офицеры, вольны делать в своем собрании, что найдем необходимым, решая каждый вопрос большинством голосов. Решение большинством голосов исключает какую-либо тень подозрения насчет образа мыслей офицерства. Нельзя сказать, что выписывает заведующий библиотекой. Если бы это делалось одним лицом, можно было бы подумать, что это лицо нарочно выписывает издания левого направления. Выписка же производится всеми офицерами в особом собрании. Можно ли запретить офицерам знакомиться со взглядами левых газет и партий? Думаю, нельзя, уже по одному тому, что было бы странно не делать разведку в сторону неприятеля.

– Хорошо сказано! – послышались возгласы собрания.

– Это раз, – продолжал капитан. – Второе, мы не дети, и странно запрещать нам читать то, что мы хотим. В-третьих, я должен сказать, что командир батальона и полка никогда не председательствует при решении вопросов собрания. Это право принадлежит старшему офицеру батальона. Командир не член собрания, а лишь гость. Присутствие командира стесняет общество высказывать свое мнение и у нас получается уже не наше, офицерское собрание, а нечто официальное… выше нас стоящее. Не лучше ли тогда просто приказать нам, за наши же деньги, – подчеркнул он, – выписать те журналы и газеты, которые найдет нужным начальство? Только я заранее говорю, что такой контроль и недоверие оскорбительны. Я предпочитаю отказаться совсем от газет и собрания, чем быть на положении институтки. Если мне не доверяют, пусть скажут прямо, и я уйду в отставку или в запас. Читать же только «Новое Время» или «Инвалид» меня никто не может заставить, ни обязать. – Он поклонился командиру и сел.

Тотчас же все зашумело, забурлило, будто рой пчел потревожили. Я вспомнил и нашу историю с Яснецким и похоронным обществом. Конечно, за наши собственные деньги мы можем делать, что хотим; но это при условии нашей верности, – подумал я.

А странно, теперь больше всего обиделись революционеры. Они горячо восстали против недоверия к офицерам. Монархисты молчали, как убитые. Они молча слушали спор между командиром и офицерами-либералами. Командир наконец признался, что действует по личному приказанию начальника бригады. Это его требование и он проверит выписку журналов.

– Значит, он не уверен в нас? – заволновались офицеры.

– Значит! – ответил командир. Монархисты переглянулись. Я поймал выразительный взгляд Вершицкого.