На меня, когда я вызывал арестованного, смотрели, как на выходца из того света. Князь Вачнадзе и еще кто-то махали вопросительно рукой.

– Виновен? – спросил Ананьин. Я ничего не ответил и закрыл дверь в комнату суда. Стражник стоял около стены между двумя конвойными саперами. На нем было какое-то короткое серо-черное пальто, вроде матросского бушлата. Папаха. Патронташ через плечо. Высокие сапоги. Тут только нам бросилось в глаза, что и остальные два стражника, свидетели, были одеты точно так же, как и он. Даже шеи у всех трех были замотаны одинаковыми шарфами.

– Казаки! – обратился Вершицкий к свидетелям. – Вы видите, что они одеты одинаково. Во время перестрелки и погони за ним, – он указал на обвиняемого, – могло выйти так, что вы схватили и не того, который стрелял. Ведь он иногда скрывался от вас между кустами, не правда ли?

– Так точно, временами скрывался на несколько минут, только не надолго. Мы за ним, может, минут десять всего гнались.

– Так… хорошо… Но теперь суду нужно, чтобы вы чистосердечно и правдиво сказали, он ли это, или вы сомневаетесь. Дело ведь идет о жизни человека. Скажете прямо, уверенно: «он» и его повесят. Поэтому посмотрите хорошенько на обвиняемого; если это он, то не жалейте его и прямо говорите «он». Если же сомневаетесь, то так и скажите. Ну, вот, ты! – обратился Вершицкий к одному из казаков. – Посмотри и скажи!

– Так что обличие его, – сказал казак. – Одежа, и весь вид, и патронташ, как был на нем, – его.

– А лицо?

– А лицо я не заметил хорошенько. Тот, кто стрелял, был одет, как он, только лица я хорошенько не заприметил. Все они черные. – Действительно, все три стражника, как на подбор, были высокие ростом, с черными усами и бородкой.

– А в лицо его не признаешь, не запомнил?.. Сколько шагов до него было, когда он стрелял?

– Шагов с сотню, может меньше, да вишь ветки кустов мешали хорошенько разглядеть, – основательно ответил казак. – По всему «он», а только лица не рассмотрел и потому не могу точно сказать «он». Может, и другой кто из них.

Все три казака показали одно и то же. Окончательное их показание было формулировано так: лица точно не рассмотрели и не можем с уверенностью сказать, что это именно «он» стрелял.

– Может, бороду заметили, может усы? – спрашивал дополнительно Вершицкий.

– Нет, обличье общее его, только лица не помним.

– Может, кто-нибудь все время видел его?

– Никак нет… – по очереди ответили казаки, – временами скрывался из виду.

– Направление, в котором гнались за ним, было прямое или зигзагами?

– Промеж кустов, – то и дело ворочали из стороны в сторону, однако направление было одно.

– К чему вы задаете эти вопросы? – спросили судьи Вершицкого.

– Как к чему! Чтобы нас не обвинили потом в недостаточном разборе дела. Ведь вся погоня была зигзагами, значит, возможно было перекрещивание направлений и встреча не с тем, за которым гнались.

Наконец, мы остались одни. Вершицкий еще раз подробно перечислил все «за» и «против» обвиняемого и, наконец, объявил, что приступает к голосованию.

– Виновен или нет?.. Другого выхода не имеется. Итак, взвесьте все, что узнали, и говорите свой приговор. Большинство голосов покажет мнение суда. Равенство голосов пересилит мой голос, как председателя… Делопроизводитель – ваше мнение?

За дверью была мертвая тишина. Все знали, что суд решает окончательно – какой приговор постановить. Мы говорили вполголоса, почти шепотом.

– Невиновен, – произнес я.

– Почему вы так уверенно говорите?

– Как я могу сказать иначе?.. Те, кто видел его стреляющим, не решаются сказать определенно, что это «он», как же я скажу, что это «он»? Следствие ясно показало: винтовка нестреляная, расстояние около ста шагов и лицо нельзя было рассмотреть. Бежали зигзагами, теряли из вида. Похож на других стражников. При таких данных возможно сказать лишь одно: может быть он, а может быть и не он. Значит – невиновен.

– Ваше слово, поручик?

– Невиновен! Вполне присоединяюсь к мнению делопроизводителя.

– Ваше, есаул?

– Невиновен! Нельзя предавать смерти человека, если нельзя доказать его вину.

– И мое мнение – «невиновен», – сказал Вершицкий. – По чести и совести мы не можем постановить иного приговора. К тому же он единогласный и сомнений нет никаких… Мы получим нагоняй, но мы не могли поступить иначе. Пишите приговор!

Больше получаса ушло на писание приговора, наконец, он подписан и положен перед председателем. Часы показывали половину второго, когда председатель приказал мне открыть двери и позвать подсудимого для объявления ему приговора.

Я раскрыл дверь. Весь балкон был забит народом.

– Ввести подсудимого, – сказал я, – для выслушания приговора.

Шатаясь и поддерживаемый конвойными, вошел несчастный татарин в комнату. Суд встал и Вершицкий торжественно начал читать приговор. Татарин ничего, конечно, не понимал. Он очень плохо говорил по-русски, а язык приговора был ему совсем непонятен. Его, очевидно, поразили торжественность и серьезность. Вершицкий и судьи стояли за столом, а я по другую сторону от стола, около двери, впереди своего столика. По мере того, как Вершицкий читал, лицо стражника бледнело все больше. Глаза закатились. Крупные капли пота покрыли лоб. Торжественность показала ему, что его конец пришел.

– И потому суд постановил признать стражника такого-то «невиновным», – закончил чтение приговора Вершицкий.

Вздох всей аудитории за дверями судилища был ответом на приговор. Татарин беспомощно склонился на плечо сапера.

– Переводчик, объясни ему приговор! – сказал Вершицкий. Тот сказал несколько слов по-татарски. Бедняга не понял его.

– Но я не виноват… – чуть слышно начал он. – Я не виноват… Аллах видит, что я не виноват… – Он задохнулся и с мольбой посмотрел на судей.

– Скажи ему еще раз, – приказал Вершицкий переводчику, – видишь, он так испугался, что не понимает ничего.

Публика вплотную притиснулась к дверям, оттеснив часовых.

– Ты не виноват, суд нашел, что ты не виноват, – кричал ему уже переводчик.

– Не виноват… Что это значит? – спросил оправданный, не веря еще своим ушам, что страшная смерть отошла от него. – Что будет со мной?.. повесят?.. – Весь дрожа и бледнея еще больше, поднял он глаза на меня.

– Нет, нет, – сказал я. – Нет, ты свободен!

Он посмотрел на судей, на меня, поднял глаза и руки к небу и вдруг с раздирающим душу воплем повалился на пол и, схватив меня за ногу, стал целовать сапог. Меня так и подкинуло. Я силился высвободить свою ногу, но не мог. Бедный судорожно сжимал ее и, истерично плача, выкрикивал – славу Аллаху и благодарность нам. Наконец, мы общими усилиями подняли его. Он никак не мог успокоиться. Слишком уж переволновался. Слишком уж страшен военно-полевой суд!