— Эм… Thank you, — кивнул я.

Несколько секунд Чаудхари смотрел мимо меня, как часто бывает при скайпах, потом кивнул и отключился.

Я был зачарован его интонациями и округлостью фраз: видеть не значит смотреть… Я пытался осмыслить сказанное, обратился к внутреннему взору, изучал себя глазами постороннего.

Но скоро эта психоделика мне надоела. Интонации и приятный акцент Чаудхари быстро забылись, а с ними ушёл и смысл его слов. Я бегло прочёл статью о нём в википедии и вспомнил, что Чаудхари был сектантом-проповедником, который ездил по миру и говорил слова, смысл которым присваивали сами слушатели.

По крайней мере, я был благодарен Чаудхари за стремление поддержать меня. Братерский так и не объявился.

* * *

Через несколько дней позвонил Павел, помощник Шавалеева, директора «Вавилон Страхования». Павел настаивал на встрече. Я с трудом вспомнил наш разговор с Шавалеевым и почувствовал стыд, как обычно бывает, когда нахамишь кому-нибудь сгоряча. Вся эта встреча была совершенно необязательна.

Павел был вежлив и настойчив.

— Ну, давайте всё-таки встретимся и обсудим некоторые детали

Казалось, его кисловатое дыхание проникает даже через трубку.

— Я предлагаю завтра в обед у нас в офисе… — тараторил он.

Ловушка, подумал я.

— Павел, если честно, у меня просто нет времени…

— Хорошо, давайте послезавтра. Но послезавтра обязательно. Кстати, я вам подобрал варианты страховки, Бахир Ильсурович распорядился.

— Спасибо, Павел, если честно, я ещё не думал о страховке…

— Очень хороший вариант. Вы сами увидите.

В конце концов я согласился приехать в четверг утром.

Но в четверг что-то изменилось. Я немного опоздал, и охранник долго не хотел пускать меня внутрь, ссылаясь на чьё-то распоряжение. Потом он кому-то звонил, звонил снова и перезванивал, я дважды порывался уйти, но оставался с одной лишь целью: высказать презрение Павлу в лицо.

Но Павел всё-таки спустился и так многословно извинялся, что я забыл о гневе. Выглядел он, как человек, которого заставили бегать кросс в костюме. Узел галстука съехал набок, и сам галстук был будто сломан у корня.

— Вы извините, у нас тут перестановки небольшие, меня тут немножко дёргают, — бормотал он.

Мы прошли мимо кабинета Бахира Ильсуровича, дверь которого оказалась заперта, и свернули в кабинет Павла дальше по коридору. Он торопливо уселся за компьютер. Мне стало не по себе.

— Павел, не нужна мне дешёвая страховка. Я, правда, глупо себя чувствуют.

Он что-то быстро печатал, и уловил из моей речи, видимо, только слово «страховка». Он сунул мне бумаги, я принялся читать договор, но мелкие буквы скакали и расплывались, и пока я сосредотачивался, он выхватил договор и убежал ставить какую-то печать.

Через несколько минут он вернулся, вручил мне документы и снова уселся за компьютер. Страховое предложение в самом деле было неплохим. Я стал искать подвох.

Павел тем временем говорил по телефону, постоянно переспрашивая собеседника, будто они говорили на разных языках.

— А… Эйс… Уии… Сия… — из его глотки вырывалось бормотание, словно собеседник то и дело прерывал его попытки говорить по-французски. А может быть, в самом деле был французом.

Павел положил трубку и углубился в монитор, всё ещё непроизвольно мямля.

— Так, так, так, — вдруг забарабанил он по столу. — У меня к вам был ещё разговор. Но, но, но… Но можем ли мы немножко его перенести?

— Павел, честно слово, ситуация анекдотическая. Я ведь не напрашивался. Если не секрет, что происходит?

Несколько секунд Павел смотрел в монитор. Его брови от удивления или какого-то лицевого спазма забрались под самую жиденькую чёлку.

Наконец он совладал с собой, заговорил вполголоса и с некоторым азартом:

— У нас Шавалеева снимают. Вот, приказ пришёл. Но я это вам не как журналисту говорю. Уже готовится заявление для прессы. Вы не публикуйте пока, ладно?

— Ладно. Может быть, я изучу документы дома, а если устроит, потом оплачу?

Павел оживился, закивал, выпроводил меня из кабинета и захлопнул дверь под пулеметную очередь «ну, давайте, ну, до связи».

Около кабинета Шавалеева стояли двое. Я сразу узнал их: Братерский и Юлиана. Поза Юлианы выражала некое предложение. Братерский стоял на расстоянии и предложения не принимал.

Он сильно изменился. В СИЗО его побрили, и в свете лампы неровный ежик волос искрился сединой. Потеря кудрей драматично сказалась на его внешности; раньше казалось, его волосы раздувает невидимый ветер, теперь же наступил штиль. Одет он был просто, в тонкий свитер и брюки, напоминая продавца в магазине автотоваров. Лицо похудело и стало темнее.

Братерский заметил меня, но не отреагировал. Точнее, он задержал взгляд на несколько секунд, но отвёл его равнодушно.

Я не выдал знакомства. Проходя мимо, я услышал обрывок фразы Юлианы: «…это вне его компетенций совершенно точно…»

У лестницы я обернулся. Из кабинета вышел незнакомый мне человек, и все трое двинулись по коридору вслед за мной. Вприпрыжку я сбежал с лестницы и выскочил на улицу с такой скоростью, что охранник, наверное, хотел крикнуть вслед, что туалет был дальше по коридору.

* * *

Я жил в напряжении. Напряжение стало привычкой. В жизни не происходило ничего существенного. Никто не угрожал мне увольнением и не вызывал на допросы.

Я проживал картонную жизнь. Я играл в гляделки с невидимым противником. Я чувствовал обратный отсчёт.

Иногда мне хотелось взять паузу и подвести промежуточный итог, записать что-нибудь в свой дневник и перевернуть страницу. Но подвести итог не получалось; меня душил страх, что всё рухнет именно в момент, когда я провозглашу начало новой жизни.

— Пора уже забыть, — говорила Оля, если я молчал слишком долго.

Вантуз следил за мной с кухонного гарнитура, строгий и равнодушный, как санитар.

Забыть? От меня словно ждали, что я задышу полной грудью или раскаюсь. Я знаю эти издевки судьбы: в дни, когда ты предвкушаешь выпускной, судьба готовит для тебя похороны отца.

Потом у меня обострилась такая фобия: я стал бояться не сумасшествия, а слабоумия. Может быть, я уже поражен и не замечаю? Разве не в этом сила слабоумия? Внутренний компас продолжает показывать на север, пока ты блуждаешь всё сильнее. Слабоумие должно быть незаметно. Самая высокая самооценка у самых никчёмных людей.

Как-то я записывал комментарий пресс-службиста железной дороги на листке-обратке, а когда перевернул, обнаружил на нём копию страницы из какого-то справочника по психиатрии. На ней было отпечатано:

«Термины „дебильность“, „имбецильность“ и „идиотия“ полностью исключены из МКБ-10. Это сделано в связи с тем, что они вышли за сугубо медицинские рамки, стали играть социальный (негативный) оттенок. Вместо них предложено использовать исключительно нейтральные термины, количественно отражающие степень умственной отсталости».