— Я всё равно убью его.

— Но он же не делал того…

— Убью, — человек на записи резко двинул плечом, и я понял, что его руки связаны за спиной.

— Нет, это невозможно.

Мой двойник понизил голос и заговорил быстро и зло:

— Я знаю тебя. Дурачишь их… А они… дурачьё… Несут тебе деньги. Ни черта ты не знаешь. Есть сила, настоящая сила. Есть такой страх, о которым ты не знаешь. Я всё равно убью его. Я вижу всё. Я вижу всё! Я знаю, что было. Я знаю!

Он начал биться, и камера съехала на бок. Я слышал сдавленные крики.

Бородач выключил смартфон.

— Это я? — был мой первый вопрос.

Он долго думал.

— Не знаю, как ответить. И да, и нет.

— Это называется раздвоение личности? Альтер-эго?

Он снова помолчал.

— Похоже, но… всё даже сложнее. Знаешь, у каждого есть свой внутренний враг. Просто у тебя он не совсем обычный.

— И что мне делать?

Он пожал плечами.

— Жить. Пути назад уже нет, — он сел рядом и добавил. — Слушай, твой друг, Серёжка Братерский… В общем, он сказал не трогать его, понимаешь? Ну то есть мы можем посадить тебя на препараты, как бы успокоить тебя, но… Ты сам, конечно, решай. Серёжка считает, что ты можешь это преодолеть. Ты можешь примириться с ним. Ты меня не спрашивай как: я не больше твоего знаю. Я с таким не сталкивался.

— А если я когда-нибудь вас попрошу избавить меня от этого, вы поможете?

Он долго смотрел на меня.

— Если попросишь, конечно, — ответил он.

* * *

Через две недели, 25 сентября, Братерского отпустили из-под стражи и сняли с все обвинения. Это было внезапно и странно. Я писал заметку об этом событии, но даже любопытство не заставило меня позвонить Братерскому. Его комментарий позже добавил кто-то из коллег.

Обида на Братерского глодала меня так сильно, что я вспомнил прыщавые годы и невыразимую злость на какого-нибудь приятеля, который ушёл, не дождавшись. Сбежал перед дракой, а потом сболтнул родителям. Паскуда, одним словом.

Меня злило, что я бросился помогать Братерскому после его просьбы в письме, а он, выйдя из СИЗО, так ни разу и не позвонил. Пусть мои публикации о доме на Татищева оказались бесполезны, но он мог бы поинтересоваться, как чувствует себя тот, кто сменил его на посту самого презираемого человека города.

Презрение — это не крики и не обвинение. Презрение — это прежде всего молчание. Корка перезрелого апельсина, похожая на пенопласт. Никто ни о чём не просит, не спрашивает, не критикует.

Я мог не сдать ни одной заметки и не получить выговора. Я ходил по офису, как призрак.

Я писал статью об увольнении главы ФСБ региона три дня и под конец заметил, что похожую статью готовила Неля, и её вариант уже на сайте. Никто не предупредил меня. Я прекратил работу и занялся другой темой, не чувствуя ни обиды, ни сожаления.

Алик так и не вернулся к разговору об Алисе и саму Алису я больше не увидел. Расстались они или были по-прежнему вместе, я не знал. Позже меня замучило раскаяние, что я не поддержал её и даже не узнал подробности своего визита в тот странный день, 8 сентября, когда я заявился к ним домой.

Оля изо всех сил поддерживала наш обычный быт. С ней я частенько забывал о проблемах. Но проще всего мне было с Васькой, для которого я по-прежнему был человеком-слоном, на спину которого можно запрыгнуть, взяв хороший разбег с дивана, чтобы дергать за уши и кричать «Ну! Давай! Тпру!»

Иногда Оля сдавалась. Под вечер она вдруг заводила разговор о том, что мне нужно уволиться и отдохнуть.

— Я не понимаю, на что ты надеешься. Ну эти люди тебя уже не примут. Как не крути, ты их подставил.

Она предлагала уехать на полгода к морю, и за этими словами чувствовалось щедрое предложение её отца. Иногда она почти нахрапом пыталась выбить из меня признание, какого чёрта я вообще связался с этой «Зарей», кто такой Братерский и зачем я опубликовал эту статью.

После таких ссор мы, опустошенные, расходились по углам, утыкались в планшеты, а утром общались, как ни в чём не бывало.

Олина мама часто говорила обо мне с усмешкой, иногда настолько явной и злой, что тесть невольно вставал на мою сторону.

— … Максим всё работает, работает, ну, главное, чтобы не перерабатывал… — говорила она так, будто от переработки я впадаю в маразм и скачу по дому, роняя слюни.

Дела Братерского напротив шли в гору, и вдруг бывший узник изолятора временного содержания стал одним из самых цитируемых випов области. Целая армия интернет-экспертов разглядела его достоинства. После выхода из СИЗО Братерский получил индульгенцию говорить настолько прямо, что порой становилось не по себе. Его спрашивали о страховании, о предстоящих выборах, о нормах безопасности школ и об экологии. Братерский высказывался резко, цеплял чиновников, открыто критиковал оппонентов.

Публике это нравилось. Его рейтинг взлетел настолько, что появились слухи о его возможном выдвижении на пост губернатора. Его безудержная смелость в самом деле напоминала агитацию.

Один раз Братерский высказался о «Заре». Он сказал, что ФСБ могла бы не допустить эскалации этого конфликта, если бы отреагировала на первые жалобы журналиста, а не изображала страуса, который прячет голову в песок государственной тайны. Поддерживал ли он меня или просто вёл свою пропаганду, я не знал.

Как-то вечером в конце сентября случилась странная вещь. Вечером в наушниках послышался характерный звук вызова скайпа, я открыл окно и увидел незнакомого абонента по имени Ramachandra Chaudhari. Я не сразу сообразил, откуда знаю это имя, и ответил, скорее, машинально, поправив веб-камеру над монитором.

На экране появился тот старый индус, с которым Братерский знакомил меня во дворце культуры «Полет». Я растерялся. Чаудхари говорил по-английски медленно и расстановкой. Он сказал:

— I hope you have time for me to talk (надеюсь, у вас есть время для разговора).

— Йес. Окей, — ответил я едва слышно, потому что в редакции сидела Арина с Виктором Петровичем и где-то бродил Борис.

— I heard of the problems you are in (я знаю о ваших проблемах).

— Окей, — снова ответил я, позабыв все слова.

— I know that contradictions tear you apart (я знаю, что вас раздирают противоречия). And you try to solve them in your mind (и вы пытаетесь решить их с помощью разума). That is only natural (это естественно). But your mind never gives you all the answers (но ваш разум не даст вам всех ответов). In the storm you are in try to find the place where you can make your mind silent (в шторме, котором вы оказались, постарайтесь найти место, где ваш разум станет безмолвным). To see is sometimes means not to look, you understand? (видеть иногда означает «не смотреть», понимаете?). You must find your silent place in the heart of the storm, and that’s not easy (вы должны найти тихое место в сердце шторма, и это непросто). But if you find it, it means you’re safe (но если найдете, вы спасены). Now I must go (теперь мне нужно идти). Let your contradictions eat each other (пусть ваши противоречия поглотят друг друга).