Шон отлично прошел первое испытание, но справится ли он с остальным?

— А что, если… А что, если я оставлю тебе обоих?

От этого предложения брови Шона яростно сомкнулись в одну линию.

— Без тебя? Я отвечаю — нет! Я хочу либо все, либо ничего. Я никогда не думал о том, чтобы разлучить близнецов с их матерью.

Эмерелд улыбнулась дрожащими губами. Она не желала никогда больше сомневаться в нем. Ей хотелось, чтобы он прогнал угрожающее облако мести с ее горизонта. Ей был необходим кто-то, на кого можно положиться.

— Шон, твоя жажда мести была так велика, что я стала разменной монетой. Если люди не могут отвлечься от мести своим врагам, то они рискуют посеять семена ненависти в своем сердце. Я знаю, что ты потерял брата и обожаемую мать, но мщение — это не выход. Чтобы смириться с потерей, ты должен радоваться жизни. Недостаточно просто выжить, ты должен жить хорошо. Чтобы так жить, мы должны любить.

— Черт побери, женщина, я люблю тебя больше жизни!

— Если это правда, ты будешь доверять мне так, чтобы открыть свою душу. И я поверю, что ты откажешься от мщения. — Эмерелд умоляюще подняла руки.

Шон взглянул в ее лицо, полное нежной любви, и вдруг понял, что важно не отомстить, а взять на себя обязательство, сутью которого будет его преданность ей и их детям. Медленно О'Тул протянул руки, пока кончики их пальцев не соприкоснулись.

— Иди сюда. Верь мне.

Эмерелд и раньше много раз слышала от него подобные слова, но до этой минуты и представить себе не могла, как отчаянно ей хотелось снова услышать их от него. Она коснулась его ладоней и задрожала, почувствовав их теплую силу.

Шон крепко обнял ее, и они стояли рядом, не двигаясь. Ее голова покоилась у него на груди, и Эмерелд слышала биение его сердца. Шон поднял руку и провел по ее волосам.

— Я люблю тебя, Эмерелд.

Когда О'Тул заговорил, молодая женщина слышала гулкие удары его сердца и знала, что он говорит правду. Она взяла его ладонь и приложила к своей груди.

— Я люблю тебя, Шон.

Пока он обнимал ее, ему казалось, что их окружает любовь, и, стоя в этом волшебном круге, он ощущал, как весь его гнев, печаль и ненависть медленно покидают его. А потом, подобно кораблю, чьи паруса вновь наполнил ветер, Килдэр ощутил, как велика и неугасима его любовь. Восхитительное чувство покоя снизошло на него, а вместе с ним пришло и новое понимание собственной значимости, не имеющее ничего общего ни с титулом, ни с богатством.

О'Тул почувствовал себя бесконечно счастливым. Он поднял Эмерелд на руки и отнес на кровать. Раздевая ее, он воздал должное ее красоте, говоря молодой женщине все, что было у него на сердце. В постели он уложил ее на себя сверху и, осыпая бесконечными поцелуями, шептал ей, каким счастливым она его сделала.

— Я счастливейший человек на земле. Ты самая великодушная и щедрая из всех женщин. Ты отдаешь все без остатка. Я не удивлен, что ты родила близнецов. Подарить мне одного ребенка было для тебя недостаточно. Ты сразу одарила меня сыном и дочкой. Я хочу, чтобы ты научила меня быть таким же великодушным и щедрым. Позволь мне подарить тебе что-нибудь. Проси все, что захочешь, — настаивал он.

— Что ж, есть кое-что, — мягко начала Эмерелд. — Первый раз ты соблазнил меня с тайным умыслом. На этот раз я хочу, чтобы ты очаровал меня и завоевал по всем правилам.

Шон тяжело вздохнул:

— Ты маленькая шалунья. Я уже почти взял тебя, а ты вдруг хочешь, чтобы я начал ухаживать за тобой, как принято в свете.

— Доставь мне удовольствие, — шепнула она у самых его губ.

«Чайка» подняла якорь и отошла от мола на Англси. Прошло два часа после полуночи, и корабль должен был прибыть в Грейстоунс чуть позже четырех утра, как раз перед рассветом. В этот час Замок Лжи и все его обитатели будут покоиться в крепких объятиях Морфея.

Из дюжины матросов «Чайки» только трое хранили верность О'Тулам, остальные ради собственной выгоды готовы были предать друг друга.

По плану Уильяма они должны были захватить его собственные корабли «Цаплю» и «Ласточку», а вместе с ними и одно из судов О'Тула, которое он смог бы потом использовать в качестве предмета торга: О'Тулы обменяют его жену Эмбер на свой корабль.

А Джек хотел уничтожить и потопить все суда, стоящие на якоре в гавани Грейстоунса. При помощи пушек «Чайки», стрелявших четырехфунтовыми ядрами, это все равно что ловить рыбу в бочке. Большая часть команды поддерживала план Джека, потому что они ничем не рисковали. На их стороне был элемент внезапности. Они успеют все уничтожить в бухте, прежде чем О'Тулы смогут нанести ответный удар.

Когда Уильям Монтегью и Джек Реймонд начали отдавать матросам взаимоисключающие приказы, разногласия прорвались наружу.

— Подойдите ближе, какого черта вы держитесь так далеко? — проревел Уильям, обращаясь к первому помощнику.

— Нет! Держитесь подальше! С этой позиции мы можем поразить все корабли, — выступил против тестя Джек.

Когда пушкари побежали к орудиям, Монтегью прогремел:

— Что, ради всего святого, вы делаете? Никакого орудийного огня. Вы потопите мои корабли!

Матросы начали спорить, а Джек отвел Уильяма в сторону.

— Прочь с дороги, старый дурак. Ты слишком долго всем заправлял. Теперь моя очередь!

Уильям с побагровевшим лицом бросился на Джека, горя желанием сдавить своими бычьими руками горло молодого ублюдка. Защищаясь тростью, Реймонд ударил Уильяма по больной ноге. Пошатнувшись от боли, старик понял, что потерял контроль над всей операцией.

Охваченный приступом яростного сумасшествия, Уильям добрался до ящика с ружьями и схватил мушкет. Зарядив его пулей и насыпав порох, он вскарабкался на палубу и подошел к Джеку, нацелив ружье прямо ему в голову.

— Ни один гребаный выродок не будет управлять моими кораблями! — прорычал Монтегью. — Выполняй мои приказы или сдохнешь.

Джек не строил никаких иллюзий насчет своего тестя. Уильям Монтегью был самым хладнокровным человеком из всех, кого он знал. Коварство стало стилем его жизни. Джек отдал приказ подойти вплотную к «Цапле». Когда корабли оказались достаточно близко, Реймонд передал троим матросам приказ Уильяма перейти на ее борт. Этой троицей оказались те, кому платили О'Тулы.

Пока «Чайка» скользила по направлению к любимому кораблю Монтегью, «Ласточке», пришвартованной у пристани, Джек Реймонд понял, что ему выпал последний шанс сбежать от сумасшедшего Уильяма. Как только тот отдал приказ идти на абордаж, Джек ринулся вслед за матросами на борт «Ласточки».

Не колеблясь ни секунды, Монтегью нажал пальцем на курок мушкета. Свинцовые пули вонзились в спину Джека Реймонда, и тот рухнул на палубу. Предсмертный крик вырвался у него из горла.