— В вашем древнем Риме я видел японца с калькулятором, — огрызнулся Гараман.

— А зачем вы написали донос на Цезаря? Вы воспользовались тем, что наш виртуальный Сулла сыграет свою роль в соответствии со своим виртуальным характером. Это форменное хулиганство! А еще говорит, что не знает латыни.

— Ну, несколько-то слов со словарем я в состоянии написать. А вот вы со своей Сивиллиной книгой…

Они еще некоторое время пререкались, после чего Септимус поставил, если не сказать воздвиг, перед всеми присутствующими главный вопрос:

— Что будем делать дальше, господа?

— Можно мне? — поднял руку Карел. — Я считаю, что со снами нужно заканчивать. Теперь, когда он все окончательно понял, они только лишний раз будут напоминать Вангеру о Шнайдере. Наблюдение же за ним и контроль сигнала необходимо продолжать до самого конца. Моя группа готова работать столько, сколько потребуется.

— А когда он наступит, этот конец? — поинтересовался кто-то.

— Не знаю, но думаю, что мы сразу это поймем.

Respice enim quam nil ad nos ante acta vetustas Tempons aeterni fuent.[36]

В последнее время профессор Вангер все отчетливее понимал, что его лекции никому не нужны. Они были по-прежнему интересны, но пришли времена, когда даже новейшая история с ее кровоточащими ранами уходила в тень, уступая место суровой действительности. А что уж говорить про древних римлян…

В сущности, в любых занятиях уже не было никакого смысла. Их не отменяли исключительно по политическим соображениям: прекращение работы высших учебных заведений нанесет большую моральную травму как населению Германии, так и тем, кто сражается на передовой. Это будет воспринято как явный признак близкого поражения, в котором, впрочем, уже никто и так не сомневался. Но как тяжелобольной еще живет надеждой, покуда врач, отведя взор, не скажет ему, что сделал все что мог, так и немецкое общество еще делало вид, что верит всем этим россказням о спасительных неведомых силах, ждущих только своего часа, и о мифических крепостях и редутах.

И все же лекций становилось меньше. Студентов разных факультетов собирали по полупустым аудиториям и сводили вместе. Вангер видел перед собой в основном одни женские лица. Всех сколько-нибудь пригодных Для военной службы юношей отправили на фронт. Оставались лишь те, кто уже побывал там и стал инвалидом, да еще бледные заморыши с толстенными линзами в очках, да еще страдающие всякими выпадениями кишок или чем-то в этом роде. Таких, впрочем, были единицы.

Когда он, входя в аудиторию, открывал дверь, то уже не сталкивался с обычным в былые дни гомоном и суетой. На него смотрели посеревшие, невыспавшиеся лица людей, проведших вчерашний день в заботах, а ночь в ожидании воздушной тревоги. Девушки уже не делали причесок и не подводили глаза. Увидеть во время лекции, как кто-то из них прижимает к лицу платок, теперь стало обыденным делом.

Сразу после рождественских каникул и Нового года он начинал курс лекций о принципате Августа, о наступившем после череды гражданских междоусобиц долгожданном мире, об окончательном перерождении Римской республики в автократическую империю.

— Итак, оплакав смерть Марка Антония, Октавиан приступает к уничтожению всякой памяти о ненавистном противнике, — несколько менторским тоном говорил профессор, расхаживая, по обыкновению, вдоль первого ряда. — Он запрещает на все последующие времена всем Антониям носить личное имя Марк, а его день рождения объявляет несчастливым днем года. Он жестоко расправляется с его военными соратниками, смещает его ставленников в восточных провинциях…

Слова историка прерывает сирена воздушной тревоги. Через полтора часа студенты снова собираются в аудитории, привычно рассаживаясь по местам, и некоторое время обсуждают результаты бомбардировки. Это был беспокоящий налет группы американских самолетов, призванный сбить ритм жизни крупного промышленного города. Бомбили район вокзала, речные склады вдоль набережных Изара и одну из промышленных зон. Несколько студентов, живущих в этих местах или поблизости, были отпущены домой, после чего лекция возобновилась.

На этот раз профессор Вангер стремился не только заинтересовать студентов, но и поднять тонус аудитории, повествуя ей о наступавшей в Средиземноморье эре благоденствия. Слушая его красочный рассказ, некоторые впечатлительные натуры и впрямь на какое-то время мысленно погрузились в тот солнечный мир белоснежных храмов и зеленых холмов на фоне искрящегося моря, по которому в Италию медленно ползли суда, груженные египетским зерном.

— Вернувшись наконец в Рим и отпраздновав трехдневный триумф, Октавиан торжественно закрывает храм Януса. Это означает, что на всех необъятных просторах римского государства наступил мир. Шестьдесят легионов, неслыханная до той поры военная сила, сосредоточенная теперь в одних руках, замерли на границах империи. Скоро половина из них была распущена за ненадобностью. Римляне больше не убивали римлян…

Однажды Вангер сделал хитроватое лицо и обратился к аудитории:

— А кто мне скажет, какое нынче число?

— Третье января, — раздались голоса.

— Третье января, — подтвердил профессор. — А теперь сделаем поправку на смену календарей и прибавим тринадцать дней, чтобы перейти к юлианскому летоисчислению. Что у нас получится?

— Шестнадцатое января, — ответили хором заинтригованные студенты.

Профессор поднял вверх указательный палец правой руки и торжественно произнес:

— Так вот, господа, шестнадцатого января, то есть фактически сегодня, только 1972 года тому назад, Октавиан, отклонивший незадолго до этого почетное имя Октавиана Ромула, по предложению сенатора Мунация Планка принимает имя Октавиана Августа! Это был двадцать седьмой год до нашей эры. А вскоре и секстилий — восьмой месяц — переименовывается в «август»!

Он замер, ожидая реакции зала.

— А нам-то что до этого? — спросил кто-то из последних рядов.

— А вы разве не ощущаете себя потомками той великой цивилизации? — добродушно отреагировал на прозвучавший вопрос профессор.

Последовавшей за этим реакции он никак не предполагал.

— Ещё как ощущаем, — ответил уже кто-то другой, — особенно после недавней бомбежки.

Раздался смех, и аудитория зашумела.

— Тогда наши предки были для них варварами, — говорил студент из первого ряда, повернувшись к остальным, — а теперь варварами стали они!

— Теперь американцы бомбят нас с итальянских аэродромов! — вторил ему всегда молчаливый бледный юноша у окна.

— Итальяшки предали нас в трудную минуту Они сами никакие не потомки древних римлян! — громко выкрикнула девушка из глубины аудитории.

Некоторые студенты повскакивали с мест и кричали, размахивая руками.