Итак, наш великий историк признает, что одним из компонентов создания нового этноса вполне могли выступить сами китайцы. Влияние культуры Поднебесной на становление хуннского этноса практически никем из специалистов не оспаривается. Но с кем же должны были перемешаться «черноголовые» обитатели долины Хуанхэ, чтобы породить бородатых орлиноносых кочевников? Неужели с сибирскими монголоидами?

Необходимо заметить также, что этнические китайцы всегда особо выделяли хунну из числа прочих обитателей северокитайских степей, отнюдь не считали их дикарями. Напротив, китайские летописи их именуют «небесными гордецами». Видимо, «гордецам» было от чего задирать свои европейские носы даже пред лицом самовлюбленных жителей Поднебесной. Несмотря на преимущественно кочевой образ жизни, они прекрасно знакомы с обработкой металлов, гончарным делом и земледелием. «В северных землях стужа наступает рано, и хотя это создает неудобство для посадки проса, хунну его сеют», — сообщают нам китайские хроники. Уже при первых упоминаниях этих кочевников историки Поднебесной отмечают существование у них «латной конницы». То есть не просто всадничества, а тяжеловооруженной кавалерии скифского типа, что для той эпохи было самым совершенным видом организации войск. Сыма Цянь пишет, что одежда этих варваров состояла из штанов и кафтана, который подпоясывался широким поясом из кожи или материи. Богатые украшали его металлическими бляхами или пряжками{192}. То есть речь идет о костюме, традиционном для всех обитателей Великой степи того времени, включая скифов и сарматов.

Эти сведения подтверждаются археологами. В большинстве известных науке могильников этих восточных кочевников: Ноин-Ула, Ильмовая Падь, Черемуховая Падь, Иволгинское городище были обнаружены наборные пояса с бронзовыми бляшками, деревянно-роговые асимметричные луки, подобные скифским, но несколько длиннее и, непременно, бронзовые зеркала. Если кто помнит, то зеркала в ту эпоху выступали в качестве ритуальных принадлежностей и впервые встретились нам в могильниках карасукских жрецов.

Керамика хунну оказалась решительным образом не похожа на примитивную посуду неолитических охотников Сибири. Вообще, уровень профессионального мастерства в обработке металлов, гончарном деле, ткачестве или выделке кожи у этого этноса был несравненно выше, чем у всех его предшественников по региону. Как полагают исследователи, в хуннском обществе существовал определенный слой ремесленников, внутри которого навыки древнего искусства передавались из поколения в поколение.

Заглянем теперь в гробницы вождей этого племени. Хотя по ряду особенностей они отличны от сармато-скифской курганной традиции — хунну предпочитали грунтовые могильники, обложенные деревом или каменными плитами, сверху могилу обозначала порой лишь груда булыжников — тем не менее, материальная культура хунну в целом роднит их с прочими степными народами Евразии.

Кроме того, некоторые находки в хуннских захоронениях позволяют рассмотреть внешний облик прославленных воинов древнего Востока. «Двойной интерес представляют вышитые портретные изображения из Ноин-Улы. Это не только предметы искусства, — замечают в совместной статье известный востоковед Сергей Руденко и все тот же Лев Гумилев, — но и памятники антропологические. Дарвин утверждает, что физиогномика при расовой диагностике имеет весьма большое значение. На первый взгляд, портреты не могут изображать хуннов, так как монголоидность выражена крайне слабо. Высказывались предположения, что это вещи либо греко-бактрийского происхождения, либо изображения скифских воинов греческой работы из Причерноморья»{178}.

Как видим, внешность хунну, насколько она известна науке, также отнюдь не свидетельствует об их таежном, сибирском происхождении, но, напротив, прямо указывает на западные, европейские корни этого племени.

Антропологические исследования, предпринятые в самое разное время, в принципе подтверждают наши догадки. Академик Георг Дебец, один из основоположников отечественной антропологии, хотя и относил данный этнос к «палеосибирской расе», подчеркивал существенность европеоидного компонента в этногенезе хунну{71}.

Современный питерский антрополог Илья Гохман, более детально изучивший особенности строения древних черепов из различных захоронений этой культуры, утверждает, что в целом хунну «не являются потомками предшествующего им населения культуры «плиточных могил», но с другой стороны краниологические особенности хуннов Иволгинского могильника и городища в отличие от представителей Ильмовой Пади позволили утверждать, что на территории северного Забайкалья один из компонентов, входивших в состав хунну, правда не основной, восходит к местному населению»{43}. Иначе говоря, на самой северной окраине своей кочевой империи (и только там) эти европеоидно-китайские кочевники брали в жены аборигенок из числа таежных монголоидных племен.

Достаточно ли одного этого факта, чтобы выводить предков загадочных хунну из неолитического Забайкалья? Труды Льва Гумилева, увлекавшегося идеями пантюркизма, вне всякого сомнения, искажают суть хуннской цивилизации, преувеличивают монголоидность данного этноса (причем, монголоидность сибирского, а не китайского типа) и недооценивают индоевропейское начало в этногенезе этого народа.

Лев Николаевич, к примеру, много сил приложил, чтобы доказать: язык, на котором говорили северокитайские кочевники, родственен тюркскому. А как же иначе, если вышли хунну, с его точки зрения, из дебрей сибирской тайги. В то время как западные ученые-лингвисты (Дерфер, Бенциг) категорично утверждают: «можно с уверенностью сказать, что язык сюнну не был ни тюркским, ни монгольским» и вообще, не происходит из недр алтайской языковой семьи{16, 72, 73}.

Между тем исторические хунну имели не только собственную уникальную речь, но и развитую письменность. Китайская летопись «История Троецарствования» рассказывает, к примеру, об обмене посольствами между Поднебесной и Фунаном, древним царством, расположенным на территории Камбоджи (245–250 годы нашей эры). При этом участник дипломатической миссии, некто Кань Тай, вернувшись сообщает о фунанцах: «Они имеют книги и хранят их в архивах. Их письменность напоминает письменность хуннов»{129}. Не мешает заметить, что камбоджийцы употребляли в то время древнеиндийский шрифт, так называемый «брахми».

Что же у нас, таким образом, получается? Есть исторический народ хунну из северокитайских степей, который, по сведениям ханьцев, в течение многих столетий обладал письменностью, но никто не смог обнаружить ни одного хуннского текста. С другой стороны, имеются древние манускрипты на «брахми» таинственного народа «тохаров», о существовании которого никаких сведений в китайских архивах по неизвестной науке причине не сохранилось. Кроме того, по всей территории позднейшего распространения хунну археологи обнаружили изумительные изделия мастеров карасукской культуры, но не ведают, какому этносу ее приписать.

У древних индусов существовала притча о слоне и трех слепцах. Вы ее, наверняка, знаете. Один ощупал хобот и утверждал, что слон — это толстый канат, другой обнял ногу и думал, что животное напоминает колонну, третий держался за хвост и уверял всех, что зверь подобен тонкой веревке. Не пора ли ученым разных специальностей преодолеть комплекс индийских незрячих мудрецов и признать, наконец, что археологические карасукцы, лингвистические тохары и хунну китайских летописей — суть один народ — потомки индоевропейских завоевателей Поднебесной.