оказывая сопротивление в повседневной жизни, как рассказывает Джеймс Скотт. Так, в России они настаивали на том, чтобы помещик не заставлял их работать по воскресеньям и в дни государственных и религиозных праздников. Как отмечает Дэвид Мун, к середине XIX века у русских православных крестьян было 95 нерабочих дней в году – намного больше, чем у представителей других конфессий внутри империи (38–48 у католиков и 13–23 у протестантов в Прибалтике, 13–15 у мусульман). Таким образом, нагрузка на крестьян была приемлемой, и в случае переработки они жаловались помещикам или властям.

Существовали конфликты на религиозной почве. Во время раскола в православной церкви (1660-е годы) многие русские крестьяне выбрали староверие. Одни считали его более совместимым со своими верованиями, предпочитая не плыть по течению, для других же оно становилось возможностью бросить вызов тем, кто господствовал в обществе. К примеру, казаки выбирали староверие именно для того, чтобы подчеркнуть свой статус и свои вековые традиции. Религиозное дистанцирование обычно сопровождалось перемещением в пространстве: старообрядцы бежали в приграничье и даже за пределы России, чтобы начать там новую жизнь.

Крестьяне сопротивлялись «без отрыва от работы»: браконьерствовали и рубили деревья в помещичьих лесах, вносили налоги не полностью, из-за чего накапливались недоимки, подкупали чиновников, чтобы избежать рекрутского набора, подпольно гнали водку. Они сопротивлялись также переменам, несмотря на то что в XVIII веке просвещенные помещики, полные лучших намерений, пытались вводить севооборот и новые культуры в надежде улучшить жизнь крестьян. Позволять себе новшества было попросту слишком рискованно. Сопротивление принимало и более открытые формы: крестьяне бежали от помещиков, пополняя число казаков и стражников пограничных гарнизонов. Кое-кто находил для себя занятие в городе, некоторые же ускользали даже от контроля со стороны государства, переселяясь в Сибирь или в степь, где их не могли настичь ни царские чиновники, ни тем более помещики – по крайней мере, в течение нескольких поколений. Был еще один способ избавиться от контроля, зачастую тоже на короткое время: уйти в разбойники. На больших дорогах и реках, там, где значительное расстояние между населенными пунктами делало путешествия опасными, орудовали шайки грабителей. Ставшие настоящим бичом для общин, эти разбойники редко идеализировались русским фольклором.

Крестьяне редко участвовали в массовых восстаниях – как правило, лишь тогда, когда недовольство становилось слишком сильным и находились лидеры из другой среды, организовывавшие выступления. На евразийском пространстве зачинщиками мятежей, способными обеспечить нужную организацию, чаще всего выступали казаки – такие, как Иван Болотников (восстание 1606 года), Степан Разин (1670–1671), Емельян Пугачев (1773–1775). Все они успели попутешествовать и благодаря этому были более искусны в политике, чем крестьяне. Обычно воспроизводилась одна и та же модель: мятеж вспыхивал на окраине, захватывая различные социальные группы, которые восставали либо против усиления государственного контроля (закрепощения, повышения налогов), либо, в случае казаков и коренных народов, утраты традиционной автономии. Войско Болотникова – дело было в Смутное время – включало крестьян, недовольных распространением крепостничества; Степан Разин поднял не только беднейших донских казаков, возмущенных угнетением со стороны казачьей верхушки, но и представителей нерусских народностей Нижнего и Среднего Поволжья, разгневанных захватом своих земель, введением новых налогов или закрепощением. Ни одно из восстаний не привело к изменению базовых институтов, но Разин и Пугачев стали героями пронзительных народных песен и сказаний, полных тоски по былой свободе на просторах приграничья, которая перекочевала в высокую литературу и искусство. Действие «Капитанской дочки» (1836) происходит во время пугачевского восстания; Суриков увековечил Степана Разина на своей известной картине (1906). В XVII веке государство последовательно подавляло эту оппозицию. В разгар борьбы тела мятежных вождей, подвешенные на виселицах (см. главу 7), выставлялись на всеобщее обозрение, а казнь Разина в Москве была тщательно срежиссирована. В отношении же основной массы восставших власти действовали осторожно, требуя присяги на верность и отправляя их домой. После этого начинались реформы, рассчитанные на то, чтобы впредь не допустить подобных событий.

ПРОЧИЕ НАЛОГОПЛАТЕЛЬЩИКИ

Принадлежавшие помещикам крепостные составляли около половины всех крестьян в стране; остальные состояли в прямых отношениях с государством (царские и черносошные крестьяне, коренные народы). К северу от Москвы, в бассейне Северной Двины и Поморье, где крепостничество не имело экономического смысла, у черносошных крестьян существовало сильное самоуправление. Деревни были невелики по размерам и объединялись, чтобы сообща решать юридические и экономические проблемы, а также отстаивать свои интересы перед местным воеводой. Крестьяне регулярно направляли в Москву челобитные относительно облегчения налогов, когда сталкивались с природными бедствиями, непомерными трудовыми повинностями, бесчинствами разбойников, – и добивались своего. Они умело заключали выгодные для них соглашения с центром. Многие, кто оказался (насильственно или нет) в Сибири, стали распространять там эти глубоко укорененные общинные традиции, способствуя складыванию образа «независимого» сибиряка.

К концу XVII века вследствие расширения империи возникли новые категории налогоплательщиков, и каждая подчинялась центру на особых условиях. Крестьяне восточнославянского происхождения, включая крепостных, которые некогда являлись литовскими подданными, были приравнены к русским крестьянам в том, что касалось налогов и повинностей. Иначе обстояло дело с неславянским населением, особенно плательщиками ясака, проживавшими на территориях, где ранее правили чингизиды. Этнический состав «ясачных людей» отражал разнообразие обширной империи: башкиры-кочевники на Урале, якуты в Сибири, оленеводы и охотники на моржей в Приполярье, татары и чуваши в Среднем Поволжье. Среди них обычно сохранялся племенной строй, иногда, как у бурят и якутов, существовали объединения племен. Ясак выплачивался, в зависимости от обстоятельств, натурой или деньгами, в Сибири – мехами, пока их запасы не истощились. Ясачных крестьян не брали в полки «нового строя», но некоторым приходилось выполнять трудовые повинности для близлежащих гарнизонов и других военных нужд.

Прямых налогов в XVII веке не платили жители полуавтономных областей – донские казаки, население Гетманщины и Слобожанщины, калмыки. Со всеми этими группами власти обращались по-разному: донские казаки и калмыки получали хлебные выдачи и подарки, жители Слобожанщины платили в казну таможенные пошлины и непрямые налоги, Гетманщина была обязана содержать русские войска и, кроме того, ее население платило некоторые налоги. Как уже указывалось в главах 3–5, все эти области пользовались самоуправлением, жили по своим законам, имели свою судебную систему, собирали и вводили свои налоги, не будучи интегрированы в судебную и финансовую системы империи.

Одним из сплачивающих факторов, которые действовали в империи, был внос прямых налогов, еще одним – система уголовного судопроизводства. Как отмечалось в главе 7, все подданные царя теоретически могли обратиться к нему напрямую, послав челобитную. Все (кроме наиболее опасных преступников), как считалось, обладали честью и могли защищать ее в суде; точно так же представители любой