– Хорошо, – кивнула Кама. – Это все?

– Вторая орда подошла от Самсума к Эбаббару, – сказала Имбера. – Готовится к переправе.

– Все ясно, – шагнула к пологу Кама.

– Ты куда? – спросила Процелла. – Уже за полночь!

– Это и хорошо, – сказала Кама.

Она прошла мимо лаписских дозоров, обогнула кирумское становище и нашла шатры выходцев из Даккиты. Пламя костров выхватывало из темноты зеленое полотнище с черными линиями, идущими из углов.

– Где шатер Иктуса? – спросила она дозорного.

– У него нет шатра, – сказал дозорный. – Вон его палатка. Он всегда спит один.

– Где он сейчас? – оглянулась Кама.

– На реке, – пожал плечами дозорный.

– На какой реке? – не поняла Кама.

– Тут одна река, – удивился дозорный. – Му. Если нет реки, Иктус обливается холодной водой. Даже зимой. А если есть река, купается. Говорит, что зимой даже лучше. Вода кажется теплее. Вообще-то, – дозорный понизил голос, – он сумасшедший. Но мы его все равно любим.

– Скажите ему, что я жду в его палатке, – сказала Кама. – И чтобы о том, о чем мы будем говорить с ним, не узнал никто. И ты, – она ткнула пальцем в грудь дозорному, – тоже.

Иктус появился через несколько минут. Он вошел в палатку, растирая плечи тряпицей и глядя на Каму с тревогой.

– Что случилось? – спросил он, подкручивая фитиль в лампе.

– Думаю, что завтра мы пойдем к Эбаббару, – ответила Кама.

– Это все? – опустился он на колени.

– А вот это уже зависит от тебя, – сказала она, сбрасывая одеяло.

Лава открыла глаза и удивилась легкости, которая была во всем ее теле. Даже уже ставшее привычным биение отстукивало где-то далеко, почти не тревожа ее. Только очень хотелось есть. И пить тоже. Пить даже больше.

Лава увидела послушницу храма, которая ойкнула и убежала, и поняла, что она лежит в своей новой келье в башне угодников, и тут же подумала, что сны, которые ей приходится смотреть в последнее время, могли бы быть и получше, и уж во всяком случае покороче, чтобы не успевать так проголодаться.

Дверь открылась, и вошла Лакрима. Теперь она не казалась Каме совершенной, хотя красота дакитки никуда не делась. Но сквозь ее гладкую кожу и тонкость черт сквозила безмерная усталость.

– Жива, – кивнула Лакрима. – Это хорошо. А то я уж думала, что буду говорить Амплусу. Да и твоему мужу пришлось бы, наверное, что-то сказать. За живот можешь не хвататься, все у тебя в порядке. И там можешь себя не ощупывать. Что-что, а ухаживать за больными мои послушницы могут. Все чисто и аккуратно. Сейчас тебе принесут еду, думаю, что за день или за два я тебя подниму на ноги.

– За день или за два? – удивилась Лава, с трудом села и почувствовала, что комната начинает закручиваться вокруг нее. – Как долго я…

– Неделю, – сказала Лакрима, не сводя с нее взгляда.

– Что-нибудь не так? – прошептала Лава.

– Все не так, – ответила Лакрима, кивнув послушнице, принесшей еду. – И все так. Но мне кажется, что кое-что начинает проясняться. Ешь, приводи себя в порядок. Я зайду через час.

Она появилась через два часа, но теперь, кроме усталости, в ее лице появилась и тревога. В руках у нее был мешок.

– Боюсь, что дня или двух у нас нет, – мрачно проговорила Лакрима. – Но разговор необходим.

Она развязала мешок и вытряхнула на постель пояс Лавы с заправленным в него мечом, закрепленными на своих местах ножами и кинжалами и кисетами в том числе. Лава придвинула к себе подарок Литуса и первым делом ощупала главный кисет. Мантия была на месте.

– Ты хоть знаешь, что это такое? – спросила Лакрима Лаву.

– Подарок моего мужа, – пожала плечами та. – Он его получил от матери.

– Да, – кивнула Лакрима. – Я изучала эту историю. Если ты ее забыла, я напомню. В ордене Смирения Великого Творца, который именовался среди немногих, кто о нем знал, орденом Смерти, было много послушников. Но и у его главы, которая была известна под именем Виз Вини, и у тех, кто подвизался в этом ордене, была одна черта. Они были изгоями. Отринутыми людьми или бежавшими от людей. По тем или иным причинам. И Виз Вини, или, если уж на то пошло, Амади, была такой. Когда Лучезарный появился под этим небом, с ним не было ни аксов, ни мурсов, ни еще какой нечисти. Говорят, что где-то в его тайниках хранились, подобно личинкам пчел в улье, гахи. Также у него было некоторое количество мерзости. Те же сэнмурвы, семена каких-то растений. Разное. В основном он привел сюда людей. Здесь уже были люди, но он привел других людей, которые мало чем отличались, можно сказать, вовсе не отличались от каламов или аккадцев, даку и дакитов. Которые те же люди.

– Я слышала об этом, – прошептала Лава. – Я не знаю многого об Амади, но…

– Ее больше нет, – ответила Лакрима. – В тот миг, когда нам с тобой удалось развоплотить одну из величайших мерзостей Эрсет – главу ордена Тьмы Манина, Амади не стало. Она оказалась развоплощена. И сделала она это сама.

– Сама? – не поняла Лава.

– Мне трудно об этом судить, – призналась Лакрима. – Я не была в Самсуме, и хотя останки моей башни позволяют мне видеть, но расплетать магию после ее завершения – пустое дело. Никогда ничего не узнаешь точно. Амади убила Телоха. Это очевидно. Избавила Анкиду от мерзости, равной Манину. Может быть, ей пришлось пробраться в самую гущу врагов, и она развоплотила себя, чтобы избежать пыток. Но это вряд ли. Не Амади бояться пыток. Думаю, она поняла, что все идет к краю…

– К краю? – переспросила Лава.

– Повторю еще раз, – вздохнула Лакрима. – Когда Лучезарный появился под этим небом, с ним не было ни аксов, ни мурсов. Но со временем, обретая все большую и большую силу, он смог призывать. Амплус считает, что он отлавливал, забрасывал свою волю в сущее, словно сеть, и вытаскивал оттуда то, что ему нужно. Но я думаю, что дело было в зове. Он звал, и из бездны к нему приходили избранные им – мурсы и аксы. Духи и полудемоны, поскольку если Лучезарный был сам демоном, то призвать равных себе он не мог. После низвержения Лучезарного, в Анкиде остались семь аксов и двадцать два мурса. Думаю, что воля Лучезарного играла тут не самую главную роль. Он не собирался низвергаться в бездну. Думаю даже, что и гахи были оставлены им до времени не потому, что он готовил подарок после своего отбытия. Он или не успел их приготовить тогда, или что-то его отвлекло. Может быть, даже усилия Энки. Мы ничего не знаем о том, что ждало бы Лучезарного здесь, если бы он промедлил.

– Но почему аксы остались? – спросила Лава. – И почему двадцать два мурса?

– Так бывает, – кивнула Лакрима. – Сделай внутри чаши семь шипов и насыпь в нее сырых клубней. А потом вытряхни их. Семь штук останутся в чаше. Я не сильна в знании полудемонов, но Фера говорит, что всякий из них подобен чаше. Всякий из них мечтает о полноте. Потому что осязают свою несравнимость с демоном как некую ущербность. Всякий из них пытается восполнить ее. И Фера считает, что каждый из аксов, не думая об этом, удержал в Анкиде троих мурсов. А сами аксы удержались, повиснув на семи узлах, образовавшихся от семи звезд, которые сопровождали Бледную Звезду.