Не отличая кооперацию как таковую от общественного движения ее сторонников, легко ошибиться в освещении хода событий. Например, вряд ли кому-либо пришло в голову установить точную дату рождения первого отечественного капиталистического предприятия. В работах же о кооперации определение точного места и даты ее возникновения предпринималось не раз. В качестве такой вехи, со ссылкой на немецких исследователей, называют и 1862 г. и 1865 г. Один автор указывает в этой связи на утверждение Устава ссудо-сберегательного товарищества в с. Рождественском Ветлужского уезда (Костромская губ.) 22 октября 1865 г., другой отдает предпочтение дате появления потребительского общества на Кыновском заводе на Урале в 1864 г., но также и Рижского и Ревельского обществ потребителей в 1865 г., третий, определяя дату рождения отечественной кооперации, выходит за рамки периода, связываемого обычно с началом форсированного внедрения капитализма, и отодвигает ее к 1813 г. (Рижское общество «Возобновленная дружба»)[233].

Полагая, что «естественной и закономерной» почвой для появления и функционирования коллективов мелких товаропроизводителей являлись капиталистические отношения, исследователи не видят главной причины неудач в кооперативном строительстве. Описание активности общественных деятелей и успехов распространения коллективных объединений, рожденных их усилиями со второй половины XIX в., позволяет представить кооперацию как социально-экономическое явление, гармонично вписывающееся в систему буржуазных отношений. Однако в реальности, вопреки «наличию предпосылок» в виде буржуазных отношений, практические шаги насаждения кооперативов в 1860-е, первую половину 1870-х годов не оправдали надежд. Практически все объединения, созданные в этот период, развалились. Воспроизводя мнение современников событий, сегодняшние исследователи видят причины плачевных результатов «первого этапа» кооперативного строительства не в насильственном проникновении капитализма в экономику России, а в «отсутствии в различных слоях населения навыков общественности и кооперативности», без чего кооперативное движение «не могло стать широким и прочным», в неудачном поиске «методов функционирования, присущих именно кооперативам, в отличие от частных предприятий». И уже совсем непонятна, если речь идет о форме организации производства, рожденной самой практикой хозяйствования, мысль о «медленном развитии кооперативности в среде членов кооператива, которые от кратковременного первичного участия в делах кооператива быстро переходили к апатии и безучастности»[234]. Лишь отчасти правомерна позиция другого автора, который считает, что низкие темпы роста товариществ и артелей до начала XX в. объяснялись «административно-правовой необеспеченностью с самого начала возникновения русской кооперации»[235].

Многие недочеты в исследовании дооктябрьского кооперативного строительства связаны с недооценкой его объективных предпосылок и отсутствием дифференцированного подхода к разнородным реалиям, как правило, объединяемым единым понятием – «кооперация». Этим термином, начиная с самых ранних трудов по кооперативной тематике, одинаково определяли и возникавшие в среде мелких товаропроизводителей объединения, и общественное движение в поддержку артелей и товариществ, и организационные структуры, появившиеся в результате деятельности прогрессивной интеллигенции или государства – кооперативные культурно-просветительные учреждения и т. д. «С точки зрения социальной – кооперация не была однородной, – читаем, например, у В. В. Кабанова. – По меньшей мере три слоя бросаются в глаза: идеологи кооперации и руководители всероссийских кооперативных центров, кооперативный аппарат (центральный и местный), кооперированные массы, которые, в свою очередь, подразделялись на различные классы, социальные группы. Кооперация активно занималась культурно-просветительской деятельностью. В ее орбиту вовлекались издательское дело, музеи, народные дома, клубы. Кооператоры были серьезно озабочены постановкой народного образования… Кооперативные организации, наряду с земствами, стали немногочисленными проводниками культуры дореволюционной России. Культурно-просветительская функция кооперации – это еще одна грань… В этом качестве кооперация близка к многочисленным и разнообразным культурно-просветительским обществам… В 1917 году кооперация начинала активно заниматься политической деятельностью, выступив с собственной платформой, и это ее сближает с политической партией»[236].

Как видим, здесь понятие кооперации распространено, помимо собственно хозяйственного уклада, на широкий спектр разнородных социальных сущностей: идеологию и ее носителей, организационные структуры кооперативных объединений, культурно-просветительные учреждения, а кроме того, политическую сферу, что придает последней характер политической партии. Следуя этой логике, одним понятием крупного фабричного производства пришлось бы объединить и фабрику, и съезды промышленников, политические партии крупного капитала, и кружки марксистов, строивших свои политические амбиции на развитии частнокапиталистического уклада, и т. д.

Теоретическое соединение разнородных исторических реалий не случайно, оно имеет глубокие корни, основанные на специфике отечественного кооперативного строительства, и восходит к самому первому историографическому опыту.

Реформа, отменившая крепостное право, открыла новые пути и сферы деятельности. В этом смысле кооперативные идеи могли обрести в России свою благодатную почву. Наличие в широких масштабах мелкого производства, все более втягивавшегося в товарные отношения, сулило кооперации большие перспективы. Ускоренная товаризация мелкого производства в пореформенный период стимулировала его укрупнение путем создания мануфактур и кооперативных объединений товаропроизводителей.

Наличие этих двух направлений модернизации мелкотоварного производства подтверждают данные земских исследований. В конце 1870-х годов в с. Коржемок и дер. Быков Майдан Арзамасского уезда (Нижегородская губ.) изготовлением саней для сбыта на местных базарах занимались 35 дворов. Имевшиеся три парильни для изготовления полозьев принадлежали как единоличному владельцу, так и коллективам собственников из 4–5 мастеров. В Сергачском уезде той же губернии санники с. Толбы использовали девять парилен, находившихся как в единоличной, так и коллективной собственности 2–3 хозяев[237]. Смолодегтярные заводы в северной части Кадниковского уезда (Вологодская губ.), известной под названием Троичины, строились или отдельными крестьянами, или сообща несколькими промышленниками и состояли из одной или нескольких печей[238]. В дер. Козловой и Чернецкой Александровского уезда (Владимирская губ.) из 13 стирен валяльщиков шесть являлись собственностью отдельных кустарей, а пять состояли во владении двух хозяев каждая, одна стирня – во владении пяти и одна – во владении шести хозяев. В с. Ивановском и дер. Рушиковой, Погосте и Лихарево Переяславского уезда из 11 мелких валяльных предприятий четыре кустаря работали в жилой избе, четыре имели по одной стирне и трое работали в стирне, являвшейся общей собственностью. Из общего числа Ставропольской губернии (2501 кустарь) 63,7 % работали в одиночку, 21,4 % – с участием членов семьи и наемных рабочих и 14,9 % – артелями[239].

Кооперативные предприятия имелись в мелкой промышленности уже во второй половине XVIII в., когда о капиталистической трансформации хозяйства страны еще не приходится говорить. Исследуя кузнечный промысел второй половины XIX в., В. П. Воронцов замечал, что «рядом встречаются как артельные, так и частные кузницы: первые преобладают в тех деревнях, где промысел существует с давнего времени; вторые – там, где он возник недавно»[240].

Таким образом, искусственная привязка кооперации к капиталистическому хозяйственному строю не находит подтверждения. Мало того, естественное развитие концентрации хозяйств мелких товаропроизводителей, в котором капиталистическое и кооперативное направления составляли равноправные стороны единого процесса, было прервано форсированной капитализацией экономики, включавшей комплекс институциональных перемен, таких как перераспределение национального достояния,