– Дорогой, а по-другому, по-моему, и не бывает. Вот ты часто говоришь – зло, добро. А что такое зло и добро?

– Ну ты и вопросики задаешь, любимая. Как в книжке детской. «Кроха сын к отцу пришел, и спросила кроха: «Что такое хорошо, а что такое плохо?»

– Ты бог, как-никак. Попробуй ответить.

Алик задумался. Без всякой надежды задумался, для галочки почти. Неожиданно в голове рухнул очередной занавес, и яркий свет чуть не разорвал мозг. Он заговорил сначала медленно и неуверенно, а потом…

– Зло – это… зло – как будто… зло – оно как… Как путь короткий. Как вообще не путь. Зло – это разрушение. Только рушить ничего не надо. Само все разрушится. Хаос сам нарастает. Без усилий. Ничего не делаешь, и хаос. Не чистишь зубы, они гниют. Не убираешь комнату – через месяц жить в ней невозможно. Не учишься – тупой становишься. А добро – это усилие. Чистить, убираться, учиться. Усилие.

– Молодец. Я половины не поняла. Но все равно молодец. Сделай, пожалуйста, еще одно усилие. Совсем крохотное. Попытайся, прошу.

Алик сделал. Все уже было в принципе понятно. Оставалось только сформулировать почти пойманную мысль. И он сформулировал.

– Зло должно победить. Ведь для него ничего делать не нужно. А для добра напрягаться необходимо. Не любит все живое напрягаться. Покоя жаждет и расслабления. Скользит все живое по пути наименьшего сопротивления прямо в энтропию, в хаос, в распад скользит. Это так естественно. Но зло почему-то не побеждает. А не побеждает оно потому, что побеждает само себя. Не хочешь напрягаться, вот тебе страх. Из страха напрягаться будешь. Не любишь заботиться о себе, вот тебе эгоизм и жадность. Они тебе на себя забить не дадут. Крутись, вертись, изворачивайся, усилие делай. И все из самых худших, в кавычках, побуждений. А потом люди привыкают. Усложняются. И разум начинает работать, и любопытство появляется, и доброта возникает местами.

Алик замолчал. Силы покинули его. По телу лился горячий пот. Выдохшимися обесцвеченными глазами он посмотрел на Аю и спросил шепотом:

– А ты знала?

– Не-а, – ответила она весело. – Ты знал.

И обняла его и приласкала как могла. И легче ему стало. И он заснул…

Утром проснулся на удивление бодрым. Хотелось немедленно что-нибудь сделать. Драйв появился и вера в собственные силы. Однако что именно делать, понятно не было. За завтраком он поделился своими сомнениями с Аей.

– Ну вот, допустим, перестанут пороть миниумов. Так они охамеют сразу. Расслабятся, в энтропию впадут и других нормальных за собой потащат. Страх ведь уменьшится. Или, к примеру, пробабленным запретить убивать за полбабла. Можно, конечно, но это для них главный фетиш. Зачем становиться пробабленным, если из толпы не выделяешься? Тоже расслабятся, крутиться медленнее станут. А от этого хуже всем только будет. Получается, и сделать ничего нельзя. И я незачем, получается.

– Ну-ну-ну, любимый, зачем скромничать. Нас выдумал, придумаешь и как помочь нам. У тебя с фантазией полный порядок. А вообще… я думаю, для полноты картины тебе стоит посетить сырьесранцев.

– А чего сырьесранцы? Их мало, их вообще скоро не останется. Не влияют они ни на что.

– А того, что это прошлое – наше недавнее. Ты думаешь, мы такими сразу стали? Ни фига. Все когда-то сырьесранцами были. И сравнительно недавно, между прочим. Загляни к ним. Сравни. Почувствуй тренд, так сказать. Может, и мысли какие новые в голову придут.

«А почему бы и нет? – подумал Алик. – В любом случае лишним не будет».

Он подошел к Ае, поцеловал ее в щеку и сказал:

– Дорогая, к ужину не жди. Я сегодня поздно. По делам еду за город, к сырьесранцам.

Слышал он схожую фразу в красивой голливудской байде. Повторил ее как мантру успокоительную, подмигнул Ае и исчез.

Официально государство северных сырьесранцев называлось длинно и торжественно – Независимая Демократическая Империя Непобедимых и Легендарных Сырьесранцев. Для краткости местные жители называли свою родину попроще – Срань Господня. Алик направился прямо в сердце родины, столицу Сырсрань-матушку. Ничего себе город оказался. Он думал, хуже будет. Даже небоскребы присутствовали в умеренном количестве, и развязки многоуровневые, и реклама, и подсветка зданий по ночам. Вполне современный мегаполис. На Либеркиберию похож. Но все же что-то нелепое было в окружающем пейзаже. Алик долго не мог понять, в чем дело. Осенило его, когда он решил подняться на смотровую площадку самой высокой башни города. Не на площадке осенило, а внизу, у лифта. На весь огромный 120-этажный небоскреб имелся один лифт. Очередь к нему тянулась неимоверная, и она почти не двигалась. Иногда вне очереди в лифт загружались солидные дяди в сопровождении охраны с закрепленными дискотечными мигалками на фуражках. Дяди с чувством глубокого удовлетворения поглядывали на очередь и уносились ввысь.

«Совсем как наши пробабленные, – подумал Алик. – Грубее, конечно, намного, но принцип тот же».

Окончательно стало все ясно на смотровой площадке. Сходство с Либеркиберией рассеялось. Отсутствовала главная составляющая естественного городского пейзажа – функциональность. Проще говоря, в нагромождении разнообразных построек не было никакого смысла. Многоуровневые развязки вели в кривые узенькие переулки. Стеклянные башенки одиноко возвышались в панельных трущобах. В небоскребах отсутствовали лифты. Создавалось впечатление, что город построил пятилетний ребенок. Он честно старался воспроизвести красивую картинку из детской книжки. Потратил много времени и труда. И получилось даже похоже. Но откуда ему знать о таких мелочах, как лифты в небоскребах. Он же ребенок… Этот же принцип распространялся на все сферы жизни сырьесранцев. Все почти как настоящее, только близко подходить не рекомендуется. Почти бизнес в Сране Господней процветал. Из обильных недр закупленное в Либеркиберии оборудование исправно извлекало разнообразные богатства и отправляло их обратно в Либеркиберию. На малую часть вырученных баблайков закупалось все необходимое для жизни. Остальное бизнесмены и местная элита оставляли в либеркебирийских банках. Потому что какой сумасшедший будет хранить в этой Срани Господней настоящие деньги? Сранью правил избираемый каждые десять лет на почти выборах царь. У выбранного царя со своей должности имелось только два выхода. Либо в тюрьму, либо в могилу. Последний случай разветвлялся еще на два подвыхода. Сдохнуть тихой естественной смертью или с помощью преданных соратников и благодарного народа. Понятно, что смысл политики любого сырьесранского руководителя заключался только в одном. Умереть естественной смертью в своей постели и желательно на свободе. О том, зачем лезть на самый верх ради исполнения такого простого, доступного почти любому желания, сырьесранские цари не задумывались. Основная беда сырьесранцев, тем не менее, заключалась не в царях, а в том, что подавляющее большинство (около 70 %) из них составляли миниумы. Заняться им по большому счету было нечем. В почти бизнесе они почти не задействовались. Мест мелких чиновников на всех не хватало. Хуже миниума может быть только ничем не занятый миниум. Поэтому мудрая местная власть придумала им три занятия. Ну, бухать и дохнуть в упорной борьбе за существование – это само собой. Ненавидеть проклятых либеркиберастов, которые сволочным образом мешают бухать и дохнуть, точнее, из-за которых и приходится дохнуть и бухать, – без этого тоже обойтись нельзя. Кажущееся противоречие в том, что вроде бы нельзя одновременно и мешать бухать, и помогать, и еще денег при этом давать, никого не смущало. На то они и есть хитрожопые заокеанские либеркиберасты. И ум их дьявольский честному сырьесранцу не понять никогда. Но основным ноу-хау элиты являлось третье, заботливо приготовленное для миниумов, занятие. Занятие называлось – ДУХОВНОСТЬ. Вкратце концепция выгледела так. «Да, – говорили местные идеологи. – В Либеркиберии люди живут лучше. Но на чем основано их мнимое благополучие? На лжи, обмане, эгоизме и себялюбии. Ну и нас они, конечно, угнетают. Мы же, свободные и гордые сырьесранцы, отрицаем хорошую жизнь, основанную на таком мерзком фундаменте. Поэтому мы готовы и будем жить в дерьме, бесправные. Мы готовы и будем умирать в нищете и убожестве. Зато честными, свободными, гордыми и избранными богом людьми. И именно на наших плечах держится этот искалеченный грехами мир».