Перед самым началом Четвертого съезда Советов большевики провели VII (Внеочередной) съезд партии (6–8 марта). Повесткой дня этого спешно собранного заседания, на котором присутствовало 47 делегатов, был Брест-Литовск. Дискуссия в узком кругу посвященных, особенно защита Лениным своей непопулярной позиции, дают редкую возможность оценить отношение коммунистов к международному праву и связям с другими странами.

Ленин энергично отстаивал свою позицию перед левыми коммунистами90. Он сделал экскурс в недавнее прошлое, напомнил аудитории, как легко было взять власть в России, но как трудно ее организовать. Нельзя просто перенести методы, доказавшие свою эффективность при захвате власти, на сложное дело управления. Он признал, что длительный мир с «капиталистическими» странами невозможен и что важно распространять революцию за рубежом. Но следует быть реалистами: вовсе не каждая промышленная забастовка на Западе чревата революцией. В полном противоречии с марксизмом он заключил, что гораздо труднее свершить революцию в демократических и капиталистических странах, чем в отсталой России.

Все это было давно известно. Новостью стали откровенные рассуждения Ленина по вопросу войны и мира. Он пытался успокоить аудиторию, встревоженную тем, что с ведущей «империалистической» державой заключен вечный мир. Во-первых, советское правительство намеревалось нарушить условия Брестского мира: в действительности его «уже тридцать — сорок раз нарушили» (это за три дня!). Во-вторых, подписание мира с Четверным союзом вовсе не означало отказа от классовой борьбы. Мир по самой своей природе — явление преходящее, «возможность собрать силы»: «история подсказывает, что мир есть передышка для войны». Другими словами, война — нормальное состояние, мир — передышка: с не-коммунистическими странами длительного мира быть не может, возможно только временное прекращение военных действий, перемирие. Даже покуда мирный договор в силе, советское правительство — в нарушение его условий — займется организацией новых боеспособных военных сил. То есть, успокоил Ленин своих соратников, мирный договор, который их просят утвердить, — всего лишь небольшое отступление на пути к мировой революции.

Левые коммунисты снова заявили свои возражения91, но не смогли собрать достаточного числа голосов. За резолюцию, одобряющую мирный договор, проголосовали 28 человек против 9 при одном воздержавшемся. Затем Ленин обратился к съезду с просьбой принять не подлежащую публикации в течение неопределенного времени тайную резолюцию, дающую Центральному Комитету «полномочие во всякий момент разорвать все мирные договоры с империалистическими и буржуазными государствами, а равно объявить им войну»92. С готовностью принятая и никогда формально не отмененная, резолюция эта давала горстке людей в большевистском Центральном Комитете власть разрывать по собственному усмотрению любые международные договоры, заключенные их правительством, и беспрепятственно объявить войну любой из иностранных держав.

* * *

Чтобы были соблюдены формальности, следовало ратифицировать договор. Несмотря на дурные предчувствия, о которых Троцкий поведал представителям союзников, никто не сомневался, что ратификация состоится. Съезд являлся не демократически избранным органом, а собранием посвященных: две трети из 1100 или 1200 делегатов, собравшихся 14 марта, были большевиками. Ленин, выступая, как всегда, в защиту мирного договора, произнес две затянутые бессвязные речи, в которых призывал присутствующих к реализму, — говорил он как человек, дошедший до крайней степени изнеможения.

С большим нетерпением от ожидал ответа на свои вопросы, адресованные правительствам Соединенных Штатов и Англии, относительно экономической и военной помощи: ему было слишком хорошо известно, что, как только договор будет ратифицирован, шансы на получение помощи станут равны нулю.

В первые годы большевистского правления знание России и интерес к русским делам в мире находились в прямой зависимости от географической близости к ней. Германия, расположенная к России ближе других, презирала большевиков и боялась их, хотя и вступала с ними в деловые отношения. Франция и Англия не слишком интересовались действиями и намерениями большевиков, заботясь лишь о том, чтобы Россия не вышла из войны. Соединенные Штаты, находящиеся по ту сторону океана, казалось, приветствовали большевистскую власть и в течение многих месяцев после октябрьского переворота тешили себя фантастическими мечтами об открывшихся перед ними баснословных деловых возможностях, заискивая перед большевиками с целью завоевать их расположение.

Вудро Вильсон, похоже, действительно верил, что большевики были рупором русского народа93, составляли отряд той великой интернациональной армии, которая, в его воображении, продвигалась к мировой демократии и вечному миру. Их воззвания к народам мира заслуживали, по его мнению, ответа. И такой ответ был дан в речи, содержавшей знаменитые четырнадцать пунктов и произнесенной 8 января 1918 года. Восхваляя поведение большевиков в Бресте, Вильсон превзошел самого себя: «Нам слышен… голос, зовущий к подобному определению принципа и цели, и он представляется мне более чарующим и влекущим, чем многие другие пронзительные голоса, которыми полнится тревожный воздух. Это — голос русского народа. Он изнурен, но вовсе не беспомощен перед лицом беспощадной германской державы, не знавшей до сих пор ни жалости, ни милосердия. Силы его безусловно подорваны. И все же дух его не сломлен. Ни в принципе, ни на деле он не пойдет на уступки. Его представление о том, что правильно, на что можно пойти из соображений гуманности и чести, было сформулировано с такой откровенностью, с таким величием духа, с такой широтой взгляда, такой вселенской прозорливостью, что это не может не вызвать восхищения у каждого друга человечества; эти люди отказались запятнать свои идеи или предать других ради собственной безопасности. Они просят нас сказать, чего мы желаем и чем, если такое отличие существует, наши цели и наш дух отличаются от их цели и духа; и я верю, что народ Соединенных Штатов захочет, чтобы я ответил со всей откровенностью и простотой. Поверят этому или нет его теперешние вожди, но наше сердечное желание и надежда — это изыскать какой-либо способ помочь народу России достичь вожделенной свободы, мира и благоденствия»94.

Потенциально существовало одно серьезное препятствие к сближению большевиков с союзниками, и им являлся вопрос о долгах России. Как уже отмечалось, в январе большевистское правительство отказалось от всех обязательств российского государства перед внутренними и внешними кредиторами95. Проделано это было не без опаски: большевики боялись, что подобное нарушение международного права, к тому же касающееся миллиардов долларов, могло вдохновить «капиталистов» на «крестовый поход». Однако всеобщее ожидание неизбежной революции на Западе пересилило страхи, и дело было сделано.

Но не случилось ни революции, ни антибольшевистского крестового похода. Западные державы отнеслись к новому нарушению международного права на редкость спокойно. Более того, американцы предприняли специальные усилия, чтобы убедить большевиков, что им нечего бояться. Ближайшего экономического советника Ленина, Юрия Ларина, посетил консул американского представительства в Петрограде и сообщил ему, что Соединенные Штаты не могут принципиально признать аннулирование займов, но готовы «фактически смириться с ним, не требовать оплаты и начать с Россией сношения, как будто с впервые появившейся на свет страной. В частности, возможно предоставление Соединенными Штатами… крупного промышленного кредита, в счет которого Россия могла бы выписывать из Америки машины и сырье всякого рода с доставкой в Мурманск, Архангельск или Владивосток». Чтобы обеспечить выплаты по кредиту, продолжал консул США, Россия может сделать вклад золотом в банк нейтральной Швеции и гарантировать Соединенным Штатам концессии на Камчатке96.