— Война. Чтобы победить, солдат должен быть сильным, быстрым и ловким. Когда и как это началось — не знаю, но в 1942-м на фронте появились те, кого прозвали оборотнями. Они имели нечеловеческую силу и выносливость, ночное зрение, нечувствительность к боли, другие фантастические способности. А добивались этого примением особых препаратов, причем не стимуляторов непосредственно перед боем, а постоянным приемом с полной перестройкой организма. У обычного бойца не было шансов выстоять против такого «берсерка». Вот только многие не выдерживали — разрыв сердца, кровоизлияние в мозг, помрачение рассудка. Я слышала, что на одного подготовленного боевика приходилось до сотни погибших за время обучения. Потому «оборотней» на фронте никогда не было много. И как правило, их использовали в качестве диверсантов-разведчиков в немецком тылу, особенно в лесисто-болотистой местности, тут они были вне конкуренции. И были разные препараты, одни стимулировали мышцы, другие мозг. Кто-то додумался давать их учёным и инженерам. Результаты были удивительны и ужасны. От одной и той же дозы — кто-то решал проблемы, казавшиеся неразрешимыми, а кто-то сходил с ума. В это были вовлечены многие люди, и началась утечка препарата, как у нас говорят, «налево» — в богему, творческим людям. Вы представляете, мистер, какой это соблазн — выпить таблетку и стать гением?!

Самое смешное, что это было правдой! Операция «Зеркало» — когда к тем, кто был, скажем так, политически неблагонадежен, подкатывали не санитары, а те, кому фигурант мог доверять, и предлагали именно это. Лекарство для гениальности, прими, и ты станешь живым классиком, напишешь, сочинишь, шедевр! К чести богемы, соглашались не все — впрочем, их предупреждали, что исход лишь вероятен, может, поумнеешь, а возможно, и наоборот, — но как думаете, откуда сейчас вдруг пошли песни, книги и фильмы, об авторах которых прежде никто и не слышал? И многие принимали «лекарство»… а после оставалось лишь звать санитаров! Конечно, такая акция не могла проводиться на постоянной основе, ну сколько можно надеяться на дураков, но какой-то слой возмутителей спокойствия удалось снять и вернуть к обычной жизни. И навсегда испортить им репутацию пророков — ну кто станет всерьез слушать того, кто лечился в психбольнице?

— Соблазн, — кивнул американец, — но простите, миссис Лазарева, вам какой интерес?

— Вы воевали, мистер? — спрашиваю я. — Или нет, вы когда-нибудь занимались спортом? Олимпийские игры это прекрасно, не разделяю заблуждений Кумбертена, но уважаю то, что он сделал. А теперь представьте состязания не людей, а фармацевтов, кто придумает более действенное зелье, с которым можно пробежать быстрее, поднять больше, прыгнуть или метнуть дальше. Или поединок в боксе, борьбе — когда чемпион не тот, кто лучше, а тот, кто принял что-то более сильное? Это уже не спорт, мистер, это что-то совсем другое! Ну а теперь представьте войну, где с обеих сторон сражаются такие уроды? Ради которых, чтобы вырастить одного, загублено в процессе десятки своих людей, молодых и здоровых парней, которым не повезло! Так же будет и с учеными, инженерами — и писателями, художниками. И может быть, по Дарвину, из выживших сверхлюдей возникнет новая раса, а все прочие неудачники вымрут, как мамонты. Но я не уверена, что эти, новые — будут людьми, а не чем-то другим. Мне страшно, мистер, когда я пытаюсь заглянуть в эту бездну! А наверху, я боюсь, кто-то нашел этот путь перспективным — ведь будь иначе, легко было бы пресечь «утечку» препарата? Ну а если богему, как менее ценную, просто рассматривают как расходный материал для опытов по выращиванию будущих солдат и инженеров?

— Два вопроса, миссис Лазарева, — усмехается американец, — у вас есть доказательства вами рассказанного? И что вы хотите от нас?

— Образец препарата сойдет? — спрашиваю я. — Который, по утверждению изготовителей, улучшает умственные и творческие возможности? Тот самый «эликсир гения», предмет соблазна. Интересно, что у некоторых людей возникало не просто обострение ума, а совершенно необъяснимое чувство провала в иной мир. В прошлое, в будущее или вообще куда-то за пределы фантазии — пробывший под действием зелья час, два, рассказывал, что прожил там годы, или даже целую жизнь. Было ли это воображением — не знаю, я не врач. Но если это правда, то всё ещё страшнее. Мистер, я коммунистка и никогда не была в церкви, но сейчас я боюсь. Если мы заключили сделку с дьяволом и открыли врата в ад… лезем туда, где нам категорически не разрешено быть. Держите!

Достаю плотно закупоренный пузырек. И он мгновенно исчезает из моей руки в кармане американца.

— Можете это исследовать, — продолжаю я, — на заключенных или добровольцах, чтобы убедиться, что я говорю правду. А после — ваша страна должна заключить с нами договор о запрете этого дьявольского средства, меняющего саму человеческую природу. Пусть уж лучше честная война — даже такая, какую описал в своих видениях один из офицеров моего мужа, как мне сказали, добровольно вызвавшийся на эксперимент. Но война — между людьми. Я не знаю, как иначе остановить события. Может быть, я совершаю глупость — но это лучше, чем сидеть и смотреть.

— Кто и где его делает? — спрашивает американец. — Что вам известно еще?

Я отрицательно качаю головой.

— А вот это мне неизвестно, мистер. Я видела, и не раз и вблизи, что происходит с теми, кто принял. Слышала их рассказы. О том, что было у военных, мне рассказывал тот, кто написал этот роман. Могу назвать вам несколько фамилий лиц, собственно снабжавших богему препаратом. Но я не могу знать то, к чему не имела отношения. А химия и медицина никогда не входили в круг моих знаний, как и служебных обязанностей.

— Может быть, — соглашается американец, — а ваша подруга, миссис Смоленцева, тоже ничего не знает? Хотя бы от своего супруга?

— Мой муж не «оборотень», а нормальный человек. — Вот молодец, Люся, не растерялась! — А еще он честный солдат. И как это по-вашему, ему совершенно не хочется остаться без работы. А еще он говорил, что эти существа живут меньше нас… и больше похожи на обезьян, чем на людей, когда с женщинами, — ну вы понимаете, мистер? И если таких разведется слишком много…

— И последний вопрос, миссис Лазарева, — американец поворачивается ко мне, — не подскажете, вот такие пальто, как на вас и на вашей компаньонке, здесь называют «американского фасона». Однако в Штатах он стал известен лишь в прошлом году, позже, чем у вас. Что еще любопытнее, кое-кто тут говорит, что эти пальто и плащи начали носить русские леди на севере, и лишь после в Москве и в других городах. А ваш послужной список, миссис Лазарева, наталкивает на мысль… Так не подскажете, откуда?

— Мистер, хотите открою великую истину, — отвечаю я, — если не хотите, чтобы вам врали, не задавайте вопросов, на которые вам не обязаны отвечать.

Оставшийся путь проделываем в молчании. На Арбатской площади мы садимся в ожидающую нас машину, — ну а американец исчезает в толпе.

— Аня, так это правда? — спрашивает Лючия, едва мы уединяемся в кабинете в моей квартире. — Про войну будущего, адские препараты, превращающие людей в существ?

— Не будет такого! — улыбаюсь я. — Ну сама подумай, кто бы стал врагу такую правду рассказывать?