class="v">    ты в безмолвии вечном отныне

Обретаешь свой подлинный облик, —

    так зачем тебе снова его изменять?

У меня же как будто

    крепко скованы ноги и руки;

На мой страстный ответив призыв,

    удостоит ли дух твой свиданьем меня?

О, приди же, тебя лицезреть удостой!

О дождусь ли я времени встречи с тобой?

Быть может, живешь ты

    в эфире безбрежном, кочуя,

В безмолвии вечном теперь обитаешь;

Хотя бы была ты и близко отсюда,

Но только увидеть тебя не могу я:

Лианы ты вместе сплела,

    себя ограждая от мира,

Стеною камыш голубой

    тебя окружает дозором.

Твои удлиненные страстные очи

    навеки сомкнулись,

Как лотос, душистое сердце

    наполнила горечь.

Увидеться в скалах, заросших корицей,

    с тобою Су-нюй сговорилась;

На отмели, где орхидеи растут,

Ми-фэй тебя пиром встречает;

Лун-юй там играет на шэне,

И в юй Хань-хуан ударяет.

Владычицу гор Сунъюэ

    к себе ты зовешь,

Хозяйке вершины Лишань

    поклон отдаешь;

На берег Лошуй

    к тебе черепаха спешит,

И звери в Сяньчи

    танцуют, когда ты придешь.

В глубоких пучинах Чишуй

    дракон застонал,

За фениксом феникс

    взмывает к Жемчужному лесу.

Явись же! Всем сердцем тебя призываю,

Хоть в чашах узорных я жертв не несу!

К вершинам Сячэн твои кони несутся,

Потом к Юаньпу твое знамя летит;

Едва я увидеть успею,

    как ты промелькнула,

Как снова небесный эфир

    тебя заслонит.

Расходятся, снова сгущаются тучи,

Дожди и туманы на небе бездонном;

Мне кажется – пыль заслонила

    высокие звезды;

Вид гор и потоков прекрасен,

    луной освещенный.

Зачем в моем сердце желанья

    не знают пределов,

Как в ночью пришедшем глубоком

    и радостном сне? И вот я все время

    тоскую и тяжко вздыхаю,

В рыданьях покой не снисходит ко мне.

Сюда не доносятся речи людские,

Лишь небо в гигантском бамбуке поет,

И радостно птицы щебечут,

    к тебе опускаясь.

И рыбы к тебе подплывают

    к поверхности вод.

Рыдая, обряд для тебя я свершаю,

Тебя ожидаю, колени склоня.

Увы! Над тобою я плачу!

Прими же дары от меня!

Окончив читать, Бао-юй сжег платок, совершил возлияние чая, однако по-прежнему оставался на месте. Лишь после того, как служанка несколько раз окликнула его, он решился уйти. Но едва он повернулся, как из-за горки послышался голос:

– Постойте! Не уходите!..

Бао-юй и служанка затрепетали. Девочка обернулась и, заметив среди лотосов человеческую фигуру, закричала:

– Дух явился! Цин-вэнь на самом деле пришла!..

Бао-юй, перепуганный не меньше девочки, обернулся, но…

Если вам любопытно узнать, кого увидел Бао-юй, прочтите следующую главу!

Глава семьдесят девятая, из которой читатель узнает о том, как Сюэ Пань взял в жены сварливую девушку и как Ин-чунь вышла замуж за жестокого молодого человека

Итак, едва Бао-юй окончил жертвоприношение Цин-вэнь, как из густой чащи цветов послышался голос. Бао-юй испуганно обернулся и, к своему удивлению, увидел Дай-юй.

– Как оригинально твое жертвенное поминание, – с улыбкой сказала она. – По своим достоинствам оно может стоять в одном ряду с «Памятной плитой Цао Э».

Бао-юй смутился и невольно покраснел.

– Мне казалось, что от жертвенных поминаний, которые составляются сейчас, слишком уж отдает затхлостью, и я решил написать его на новый манер. Сделал я это просто ради забавы и никак не ожидал, что ты подслушаешь. А впрочем, почему бы тебе не подправить в нем неудачные места?

– Где черновик? – спросила Дай-юй. – Я хотела бы сначала повнимательнее прочесть его. Поминание очень длинное, и я не помню, о чем в нем говорилось. Мне припомнились в середине две фразы, что-то вроде «глубоки чувства знатного юноши, пребывающего под красным шелковым пологом… несчастна судьба бедной девушки, скрытой под могильной насыпью». В этих параллельных фразах заложен глубокий смысл, хотя «под красным шелковым пологом» – выражение слишком избитое. Почему бы тебе не говорить о том, что у тебя перед глазами?

– А что у меня перед глазами? – поспешно спросил Бао-юй.

– Ведь мы все живем за окнами, оклеенными цветным флером, – пояснила Дай-юй. – Почему бы тебе не сказать: «Безбрежны чувства знатного юноши, живущего за окном, оклеенным розовым флером»?

– Вот это замечательно! – воскликнул Бао-юй и даже ногой притопнул от удовольствия. – Одна ты могла так хорошо придумать. В Поднебесной много замечательного, только мы, глупцы, не замечаем этого, хотя оно находится у нас перед глазами. Однако я хочу возразить тебе: хотя поправка твоя великолепна, она применима для описания твоего жилища, и по отношению к себе я употребить такое выражение не решаюсь.

Он подумал и еще несколько раз произнес:

– Нет, не решаюсь!..

– А что здесь такого? – улыбнулась Дай-юй. – Зачем так резко проводить грань? Мое окно можно считать и твоим, не нужно нам отдаляться друг от друга. В древности даже чужие люди «без сожаления дарили друг другу упитанных коней и теплые шубы» – что же говорить о нас с тобой? Мы ведь родственники!

– Когда люди дружат, они должны не только не жалеть «упитанных коней и теплые шубы», но и «желтое золото и белую яшму» не «взвешивать крошечными долями», – возразил Бао-юй. – Однако в данном случае речь идет о женских покоях, поэтому твое предложение для меня неприемлемо. Лучше в тех фразах, которые ты исправила, я заменю слово «юноша» на «девушку», и будем считать, что поминание написано тобой. К тому же ты всегда очень хорошо относилась к Цин-вэнь, поэтому лучше отказаться от всего, что я написал, но только не выбрасывать фразу о «розовом флере». Давай переделаем так: «Безбрежны чувства барышни, живущей за окном, оклеенным розовым флером; несчастна судьба служанки, скрытой под желтой могильной насыпью». В таком виде эти фразы, правда, не будут иметь отношения ко мне, но все же я буду чувствовать себя вполне удовлетворенным.

– Она ведь не моя служанка, – с улыбкой возразила Дай-юй, – зачем же я буду исправлять? Да и слова «барышня» и «служанка» не совсем удачны. Вот если бы умерла Цзы-цзюань, я могла бы так сказать.

– Ты хочешь накликать на нее смерть? – засмеялся Бао-юй.

– Это ты накликаешь, настаивая на своем, я бы сама