— Вам что-нибудь снилось? — доктор заботливо пощупал пульс на запястье больного, прикоснулся к его большому лбу.

— Какой-то чудесный сон. Будто под этот голубой потолок влетела бабочка. Как у Бунина. «Все так же будет залетать цветная бабочка в шелку, витать, шуршать и трепетать по голубому потолку». Чудесно, не правда ли?

— Вам действительно лучше, мой дорогой. Так действует на вас внутривенное вливание. Давайте примем еще немного облегчающего препарата.

Главврач повернул стеклянный краник капельницы, пропустив из флакона в трубку небольшую порцию раствора, и вновь перекрыл кран. Было видно, как влага медленно погружается в вену больного. По мере того, как раствор вливался в кровяную систему, лицо пациента менялось. Его большие, серые, ласковые глаза стали туманиться, в них появлялся слепой ужас, они выкатывались, выдавливались, словно изнутри на них давила невыносимая болезненная сила. Закатились, оставляя в глазницах мокрые липкие бельма с красной жилкой лопнувшего сосуда. Лицо сотрясали судороги. Оно искривилось, будто в нем согнулись оси симметрии. Изо рта вырвался храп, преходящий в животный рев, словно пациент, испытывал нечеловеческую боль. Звук, который он издавал, был лишен согласных. «О-у-э-и-ооо»! — ревело человекоподобное существо, вываливая изо рта язык, пытаясь выразить несусветные, одолевавшие человека страдания.

— Сейчас он начнет выдавать свою поэму, — произнес главврач, торопливо снимая с полки портативный диктофон, поднося к искаженным губам больного. Он походил на ловца, торопящегося захватить драгоценную добычу. На астронома, получившего краткую возможность наблюдать неизвестную звезду. На испытателя, добывающего уникальные знания.

— Ы-а-у-о-э-а-оууу, — неслось из глубины терзаемого рассудка. Алексей был в ужасе от внезапной, случившейся с больным перемены, от зрелища пытаемого человека, от вида мучителя, облаченного в белый халат, страстно следящего за протеканием опыта.

Казалось, человеку срезали вершину черепа с волосяным покровом, обнажили влажный, красно-белый, с лиловыми прожилками мозг и прикладывают к нему раскаленное железо.

— У-э-а-о-у-а-ыыы! — неслось из распухших губ.

Алексею чудилось, что в мозгу человека распались скрепляющие обручи, разомкнулись защитные оболочки, отделявшие разум от чудовищного безмерного Космоса. Космос из своей черноты впрыскивает в беззащитный мозг непознаваемые кошмары, огненные вихри, непостижимые миры, населенные чудовищами неземных видений.

— Сейчас начнет рифмовать! — сказал доктор, зная наперед ход эксперимента, держа диктофон с алой ягодкой индикатора.

Маола лавапа лаума илеба кавэва.

Сута матыла калыва запома бавээва.

Алама уныва асома курала исты,

Видома еныра адоба фамила усты.

Прозвучал стих, в котором отпечатались ландшафты иных измерений, действовали другие законы пространства и времени, господствовала иная оптика и перспектива. Всплывали и гасли оранжевые и желтые солнца. Кружились фиолетовые и голубые луны. Рождались пылающие светила. Гасли, превращаясь в зияющие пустоты, из которых излетали черные вихри, сметали планеты и луны. Возникала чудовищная, переливающаяся голограмма, стоцветный кошмар, спектральная стокрылая бабочка с отточенными кромками и разящим клювом. Врывалась в незащищенный мозг человека, резала, колола, разбрызгивала мякоть, рассекала сосуды, рождала кошмар.

Бера измола алота иреба листа.

Греба атама нукира афона диета.

Эвера нута аляма инэра ату.

Лепа ихаса илепа ихаса уту.

— Профессор Коногонов непременно пришлет благодарность и какой-нибудь ценный подарок, — доктор держал у губ больного маленький диктофон, поглощавший звук бреда. Больной говорил на наречье древнего племени, члены которого жили в первобытных хвощах и папоротниках, обладали теменным оком, умели улавливать обступавшие их звуки и видения Космоса.

Алексею хотелось ударить по руке доктора и выбить диктофон. Вырвать из вены больного стальную иглу. Схватить несчастного в охапку и унести прочь из этой стерильной палаты, которая на деле являлась камерой пыток.

Вечная туча летела в Божественном мраке,

По сторонам возникали священные знаки:

То пролетят голоса, то живые цветы,

То Голубиная книга раскроет листы,

И унесется во тьму золотого сеченья,.. —

дивный стих излился вдруг из уст пациента. Голос был тихий, певучий, сладостный. Лицо, секунду назад, изуродованное судорогами, стало просветленным, красивым. Серые глаза счастливо сияли. Грудь ровно дышала, источая мелодичные звуки.

— Ну вот, действие препарата закончилось. Теперь пошли никому не нужные стихи. Профессор Коногонов их выбрасывает, оставляя для себя только бред. Я же на всякий случай их записываю, — доктор указал на толстую, лежащую на полке тетрадь. — Интересная, знаете ли, поэма складывается. Райские сады, да и только.

Алексею захотелось открыть тетрадь, прочитать записанные стихи, которые сливались в райскую поэму, стоившую их автору адских мучений.

Главврач потянулся к капельнице и на мгновение приоткрыл краник. Зловещий раствор вновь пролился в прозрачную трубку, стал втекать в вену. Лицо стало утрачивать красоту, вдохновенность, начало ломаться, будто его изнутри выдавливали, как уродливую резиновую маску. Ровное дыхание сменилось страдальческим хрипом. Больного ломало, сводило судорогой.

Мароли дау истерна кучача финола.

Лайдури кача ирмитко яппи алоло.

Дикара ита инату апильно фиоты.

Займину акри жиголо итари миоты… —

рыдающим голосом произнес он абракадабру. В этих рыдающих муках была мольба к кому-то невидимому и ужасному, кто вторгся в него из беспредельного Космоса, причинял нечеловеческие страдания. У голубого потолка, где ему недавно мерещилась нежная бабочка-капустница, теперь зиял черный пролом, и оттуда вонзался отточенный разноцветный кристалл, резал остриями, вскрывал мозг лучистыми гранями, впивался множеством ломких осколков.

— Вот это истинная поэзия! — доктор ловил в магнитофон бессвязный бред. — Это и есть настоящее описание рая. Только не дай бог нам с вами попасть в этот рай.

Алексей понимал, что перед ним находится врач-мучитель. Эта клиника, как и недавняя колония строгого режима, являет собой образ русского ада, в который превращена его несчастная Родина. Его царство, если сбудутся предначертания, и он станет русским царем, должно преобразить страну ада, разделенную на множество застенков, в райскую обитель, о которой мечтали святые и праведники, русские космисты и художники, творцы утопий и откровений.

Больной с оголенным черепом, чувствовал, как в его мозг из бездны вонзилась алмазная фреза, срезает слои, погружается в мякоть, наматывает на себя кровавые клочья. Хрипел, мычал, сражался с неведомым, прилетевшим из мирозданья драконом. И вдруг успокоился, вернул себе человеческий облик, певуче, с обожанием возгласил: