Федор выдерживает нужную паузу.

– И ее оправдали!

– М-да! – вроде бы сомневается Коста. – Почему?

– Да потому, что на суде она такое выдала! Он всю жизнь ее третировал, обижал, оскорблял. Но не прямо, а косвенно. Так к чему я все это говорю? – торжествует Чегодаев. – А к тому, что вашу тутошнюю ненависть нужно назвать неминуемой частью и преходящим моментом процесса, общественного развития. Боснийцев, как мусульман, православные никогда не простят за измену, и наоборот…

– Нет, – обрывает его Коста Порубович. – Наша ненависть выступает самостоятельной силой. Это чувство, находящее цель в самом себе. Эта ненависть поднимает человека против человека и затем приводит к нищете и страданиям или укладывает в могилу обоих врагов; ненависть, словно раковая опухоль, поражает вокруг себя все, с тем, чтобы под конец и самой погибнуть, ибо такого рода ненависть, подобно пламени, не имеет ни постоянной формы, ни собственной жизни; она лишь орудие инстинкта уничтожения и самоуничтожения и лишь как таковая и существует. При чем до тех пор, пока не исполнит свою задачу абсолютного уничтожения. Да, Босния – страна ненависти. Вот что такое Босния.

Согласен ли я с ним? Не знаю…

…Мы приходим к постоялому двору и договариваемся с Федором Чегодаевым распить бутылку. Светлана обвивает меня руками. Когда, черт побери, она смоется? Надо отдохнуть. Мне не дают покоя мысли о том, что случилось после того, как я уехал наемником в Югославию.

– Федор, расскажи, каким образом ты спас детей?

– Детей спас не я, а Палач.

И Чегодаев начинает рассказывать о том, чего я еще не знаю. Он не говорит, как он вышел на Палача, начинает с того, что он следил в своей машине за преступником в тот момент, когда Палач получил информацию о том, где находились дети. Этой информацией владел только я и сам Чагодаев. Было о чем поразмышлять.

…– Так вот, – начинает Федор, уже совсем стемнело, когда Палач вышел из такси неподалеку от набережной, на стоянке автобусов. Один из автобусов наполнился пассажирами и должен был вот-вот отправиться на линию. Смотрю, водитель выходит из автобуса и идет в диспетчерскую. Не успел я и глазом моргнуть, как Палач сел на водительское сиденье, осмотрелся, нажал кнопку закрывания дверей, двери с шипением закрылись, и автобус тронулся с места. Пока водитель опомнился – автобус скрылся за поворотом. Я еду на машине за автобусом. На первой остановке он высаживает всех пассажиров. Ну, скажу тебе, они и ругались. Прямо чуть до драки не дошло. А он погнал себе автобус, аккуратно выполняя все правила дорожного движения. На светофорах стоит, скорость большую не развивает. Может, он и чувствовал, что едет на верную смерть. У него не было ни бронежилета, ни гранат, и всего одна обойма к пистолету.

– Откуда ты знаешь? – не выдерживаю и спрашиваю я.

Федор игнорирует мой вопрос, рассказывает дальше, а Светлана зажигает новую сигарету. Если б у нее был хоть карандаш, она точно все бы записала. В данном случае ей приходится рассчитывать на память.

– Его, наверное, радовало, – говорит Федор, – что он живым предстанет перед похитителями детей. Но спасет ли он детей, Палач не знал. Я ведь тоже не знал, были там дети или нет. Может, их уже продали? Как ни странно, когда он проезжал мимо милиции, то настолько сбавил скорость, что мне казалось, он хочет сдаться. Конечно, это было бы очень простое решение. Изложить всю информацию, которой он владел, и пусть милиция разыскивает детей, ищет преступников.

Я то отпускаю автобус от себя, то обгоняю его и сворачиваю при первом попавшемся повороте, чтобы не примелькаться. Надо было видеть, как Палач терзался. Даже остановился один раз возле телефонной будки и вышел, чтобы позвонить, но постоял и ушел. Скорее всего, Палач привык рассчитывать только на самого себя. Выезжает он в район Химок. Останавливается перед старым, но ухоженным домом. Фары выхватывают из тьмы длинный забор, серые стены. Ну и местечко, скажу тебе!

Как только автобус остановился, я сразу увидел в свете фар, как кавказцы вели детей из дома к фургону. Дети были попарно связаны. Увидев автобус, они засуетились. Кому это приятно, когда высвечивают в темноте похищенных и связанных детей? Один подскочил к автобусу, замахал руками, мол, чего светишь. Им не хотелось поднимать стрельбу, место малолюдное, но ночью выстрелы далеко слышны, а товар слишком ценен, чтобы рисковать им. Графиня лично заинтересована в продолжении отношений с этим… как его… Сивицким. Ну, думаю, пора свою бригаду вызывать. И я вызвал своих людей. Я полагаю, детей намеревались в фургоне переправить в Петербург. Потом кавказец и вовсе начал орать на Палача. А тот шума не боится, достал пистолет и аккуратно крикуну в лоб – трах! – пулю. Остальные двое на пяту! Он им вдогонку по пуле, и тем вечный покой. Детям приказывает заходить в автобус. Сказал, наверное, что он из милиции.

Палачу надо было действовать очень быстро. Вот-вот остальные кавказцы выскочат из дому на звук выстрелов. Ему жутко повезло. Извлечь детей из дома Палач бы не сумел. Кавказцы сами ему помогли. Двое или трое детей еще не успели влезть в автобус, как несколько бандюг появились из дверей. Палач по ним открыл огонь. Два человека упали, два залегли.

Кавказцы о* чем-то перекрикиваются между собой. Палач рывком втащил оставшуюся пару детей – двух девочек – и рявкнул в салон: «Лечь на пол!»

Однако бандиты не стреляют. «Чего они ждут?» – думаю я. А они в детей боялись попасть, боялись испортить, так сказать, товарный вид, сволочи. А потом, скажу тебе, один разогнался, пытаясь вскочить в автобус, а Палач как раз дверь закрыл, руку защемило. Палач через щель в бандита выстрелил – и по газам. Убитый метров десять волочился по земле, пока рука не выскользнула из двери.

Я назад к своей машине. По рации сообщаю своим, чтобы шли на перехват. Кавказцы тоже по машинам. И сразу же догнали его. Но Палач сигналит и мчится по дороге. Тут светофор, он его пролетает и задевает две легковушки. Затем вывернул руль и сбил несколько телефонных будок. И снова вернулся с тротуара на мостовую. Он в зеркале видит преследователей. Палач еще раз свернул на малолюдный – слава Богу, ночь! – тротуар и направил машину на переполненные мусорные ящики. Только кошки оттуда повыпрыгивали. Я понимаю, зачем он это делал. Он хотел побольше наделать шума.

Он хорошо представлял себе, что сейчас происходит: люди выглядывают в окна, беспокоятся и, возможно, кто-нибудь позвонит в милицию. Его примут, скорее всего, за сумасшедшего или пьяного. Черт побери! Дети не лежали на полу, как он им велел, опасаясь стрельбы. Кое-как поднявшись и держась за сидения, некоторые из них во все глаза смотрели в окна. Плохо, значит, сумасшедший угнал не пустой автобус, а автобус с детьми. Значит, милиция будет стрелять на поражение без предупреждения. Значит, жить ему осталось от силы минут десять-двадцать. Дорога впереди, наверное, уже перекрыта.

– Так ты что, таким путем хотел от него избавиться, Федор? А? – открыто спрашиваю я. Светлана смотрит то на меня, то на Федора.

– А ты думаешь, Палач в тюрьме смог бы прожить больше месяца? – ответил Федор. Он помолчал немного и продолжил: