— Дальше... Что дальше?

— Все взвешено. Тебя вознесли на пьедестал, сделали известной защитницей прав человека. Тебя преследуют в этом государстве, отлучили от науки... Ты не можешь больше находиться здесь. Обращайся в соответствующие органы за разрешением эмигрировать. Я пока буду в стороне. Следователи от меня отстанут. Это мне уже гарантировали... Ты поставишь требование, что без мужа не поедешь...

— Но, но, Ёся, подожди! Навязывать почти тремстам миллионам людей зачатки оппозиции? Бессмыслица! Ты сумеешь их убедить, что это не пятая колонна?

— Не возражаю и не утверждаю. Там видно будет. Какое дело до туземцев нам, избранному народу?

— Вон ты какой! Вон для чего понадобилась тебе моя месть!

Слабым, почти безвольным движением Майя освободила пальцы, отодвинулась от Иосифа Самуиловича. Дернула ленту, связывавшую волосы в пучок, и смолисто-черный ливень бесшумно рассыпался на ее полные плечи, затенил глаза, щеки, шею.

— Жарко, хочу пить, — облизала пересохшие губы Майя.

— Открой лимонад.

— Нет, нет... Слишком много сладкого... Минералки бы или пива...

— Через десять минут будет! — кинулся к «Ладе» Иосиф Самуилович. — Каких-то пять километров...

Когда машина исчезла за кустами, Майя закрыла глаза и долго сидела неподвижно. Представила, что это не деревья обступили ее, а острые на язык, щедрые на угощение завсегдатаи кнайпы, где она впервые встретилась с Григорием. На днях снова зашла туда. Надеялась увидеть его. Но лучше бы не заходила.

...Угощал компанию Максим Бигун. Она поздоровалась, стала у столика. Думала: вот сейчас, как всегда, кто-нибудь побежит к Фариде, принесет ей чашечку кофе и рюмку коньяка или фужер шампанского, и душа ее оттает, согреется.

Ошиблась. Никто к Фариде не побежал. Никто не пригласил ее даже сесть.

Прихватив недопитый фужер с шампанским, перебрался за соседний столик опухший Икарус Морозенко. Ни слова не сказав, покинул тут же кафе Остап Дедоренко. Демонстративно встал и перешел к столику в дальнем углу поэт Захребетенко-Мацошинский. Даже он. Рифмоплет несчастный.

Максим Бигун, оставшись с ней один на один, протянул рюмку коньяка и сквозь зубы процедил:

«Паскудой ты стала, доця! Пей, раз уж приплелась к тем, кто, в отличие от тебя, не обгаживает дома, в которых живет. Пей, и пусть это пойло обожжет твой поганый рот так, чтобы ты не смогла произнести больше ни слова. С сегодняшнего дня Максим тебя не знает!»

Она не помнит, как выскочила на улицу, как добежала до трамвая, села в вагон. Пришла в себя только на улице Листопада.

Хорошо, что ее позора не видела Аида! А если бы увидела? О, тогда она, наверное, полезла бы в петлю... Петля... На своей шее... Но ведь можно и без петли...

...Григорий видел, как Майя медленно переводила взгляд с дерева на дерево, с куста на куст, задержала его на мерцающей воде озера, на просеке, испещренной отпечатками шин. Наклонилась, хотела сорвать цветок барвинка. Не сорвала. Прижала к одной щеке, к другой... Погладила траву возле ног. Потом не спеша сняла платье. Поправив на груди голубой купальник, запрокинула голову, подставила лицо солнцу и замерла...

— Ничего мне больше не надо, — Майя подошла к озеру, попробовала босой ногой воду. — Нет, я не соглашусь...

Она отступила от берега и кинулась в воду.

Григорий вспомнил: Майя как-то говорила ему, что не умеет плавать.

Скатившись с копны сена, он подбежал к воде. Нырнул.

Вытащив на берег уже потерявшую сознание Майю, положил ее на стол в беседке, начал делать искусственное дыхание.

Он не слышал, как подъехала «Лада».

Иосиф Самуилович, подойдя к беседке — в одной руке бутылка пива, в другой бутылка минеральной воды, — увидел склонившегося над полуобнаженной Майей незнакомого мужчину. Он на цыпочках подкрался ближе, присмотрелся. «Да это же Савич. Тот самый! Григорий...»

Майя закашлялась, выплевывая воду. Открыла глаза.

— Гриша... Любимый... — прошептала еле слышно.

Но Иосиф Самуилович услышал. Неистовая ревность затуманила его разум. Не раздумывая, он ударил Савича бутылкой по голове, оттолкнул обмякшее тело, взял на руки Майю, отнес в «Ладу», положил на заднее сиденье. Вернулся снова к беседке, схватил платье, вскочил в машину и на большой скорости помчался прочь.

...Майя застонала. Иосиф Самуилович остановил машину, повернулся к ней.

— Зачем ты меня вытащил?..

Майя силилась разобраться в происшедшем. Если ее спас Ёся, то почему она видела склонившегося над ней Григория? А этот звон стекла... Чей-то тяжкий то ли вздох, то ли хрип... Наконец ей стало все ясно.

— Ты его убил?

— Убил? Кого? — холодея, переспросил Иосиф Самуилович. Взгляд его скользнул по мокрому купальнику Майи, и он все понял.

Развернув машину, Иосиф Самуилович помчался назад. В висках стучало: «Видела... Если умрет, она не простит... Успеть бы... Успеть бы...»

Нажав на тормоза, остановил машину возле беседки. Вышел, зыркнул по сторонам. Вон хозяйственная сумка, бутылка с коньяком, рюмки, куски хлеба, ветчина, окровавленные осколки стекла...

Савича нигде не было.

Иосиф Самуилович тяжело опустился на лавочку. Быстрая езда остудила его. Да, положеньице не из легких. Но и не катастрофическое. Он стал придумывать оправдание. Состояние аффекта... Ревность... Неосознанность поступка... Нет, все это неубедительно. И главное — не для следователей, а для Майи, единственного свидетеля. Удастся ли выкрутиться и на этот раз? Ведь Майя может все рассказать. И тогда ко всему предыдущему будет присовокуплено обвинение в попытке покушения на жизнь... И — прощайте переправленные за границу ценности до конца срока, который определит ему суд.

«Да что я паникую? — стал успокаивать себя Иосиф Самуилович. — Ничего фатального не произошло. Если бы... Он бы лежал здесь. Слишком мало времени прошло, чтобы его мог кто-то найти... Значит, надо уговорить Майю. Или... Или придется ее убрать...»

Он помог Майе выйти из машины. Открыл бутылку минеральной воды, дал ей, чтобы она вымыла лицо. Вкрадчиво произнес:

— Не переживай. Ничего страшного не случилось. Никто не видел...

— Отвези меня на станцию. Поеду электричкой.

— Сейчас, сейчас! — засуетился Иосиф Самуилович. — Ты хоть оденься. Возьми свое платье, оно сухое...

— Вези скорее! — надевая платье, крикнула Майя. — Мне противно находиться рядом с тобой!

— А если я по дороге врежусь