За пропагандой должны были последовать уже действия.

С введением «опричнины» анти-ивановская пропагандистская кампания усилилась, причём прежде всего в Германии. Ливонский орден был отделом Немецкого ордена, а немецкая или германизированная элита Ливонии ощущала себя на переднем крае противостояния с Москвой, да так оно и было. Если мы посмотрим на европейские источники сведений об эпохе Ивана Грозного, то обнаружим пестрящие немецкие имена: Штаден, Шлихтинг, Герберштейн, Таубе, Краузе, Буссов… И все они густо перемежают фактические данные с вымыслами, намеренной ложью или сконструированными ситуациями.

Так, например, упоминавшийся ранее померанский дворянин Шлихтинг, бежавший из войск Ивана IV в Литву, в первом своём сочинении «Новости из Московии, сообщённые дворянином А. Ш. о жизни и тирании государя Ивана» передаёт разговор Ивана с дьяком Висковатым в следующих выражениях…

Висковатый вначале якобы просил Ивана не проливать столько крови, а особенно же – «не истреблять своего боярства», а далее предлагал царю «подумать о том, с кем же он будет впредь не то что воевать, но и жить, если он казнил столько храбрых людей»…

Грозный же якобы ответствовал: «Я вас ещё не истребил, а едва только начну, постараюсь всех вас искоренить, чтобы и памяти вашей не осталось»… (Заметим в скобках, что реальный Грозный чаще всего поступал с детьми опальных наоборот – если те не были на подозрении, как отцы).

Затем – в передаче Шлихтинга – Иван заявил: «Надеюсь, что смогу это сделать, а если дело дойдёт до крайности, и Бог меня накажет, и я буду принуждён упасть ниц перед моим врагом, то я скорее уступил бы ему в чём-либо великом, лишь бы не стать посмешищем для вас, моих холопов»…

Последнее заявление тоже никак не могло принадлежать Ивану – в психологическом плане он мыслил и действовал прямо противоположно.

Руслан же Скрынников, приводя эти пассажи, с простодушием подлинного историка, верящего лишь «документу» (а как не верить Шлихтингу если его записки современны эпохе Грозного!), комментирует их так: «Диалог передан Шлихтингом в “Новостях”, отличающихся значительно более высокой степенью достоверности, нежели написанные позже “Сказания”. Речь царя весьма точно выражала непомерную гордыню. С точки зрения стилистической она весьма близка к подлинным произведениям и письмам Грозного».

Похоже, Скрынников даже не дал себе труда задуматься – мог ли Шлихтинг быть свидетелем такого диалога и почему речи Грозного у Шлихтинга стилистически так близки к подлинным произведениям и письмам Грозного? А ведь здесь налицо просто перевранное использование Шлихтингом, как предшественником Геббельса, послания Грозного к Курбскому.

Полное название упоминаемых Скрынниковым «Сказаний» – «Краткое сказание о характере и жестоком правлении Московского тирана Васильевича». И само название указывает на подлинную суть творения Шлихтинга – это не историческая хроника, а злободневный политический пасквиль, из которого если и можно извлекать крупицы исторической истины, то лишь по методу Петуха из басни Крылова, искавшего жемчужное зерно в навозной куче.

Ярославский историк Илья Горшков избравший темой своей диссертации как раз особу Шлихтинга, утверждает, что нет снований для предположений, что иностранцы вообще, и Шлихтинг в частности, сознательно искажали историческую действительность. При этом сам же Горшков сообщает, что Шлихтинг, находясь в Москве, «сотрудничал с разведывательной службой Польско-Литовского государства, сообщая “послам и гонцам” польского короля “верные сведения о делах неприятельских”…». Разведывательные данные Шлихтинг поставлял своим шефам, надо полагать, достоверные. Но публичные-то сочинения Шлихтинга имели другую задачу – дезинформации европейского общественного мнения относительно ситуации в России.

И один ли Шлихитнг этим занимался?

Мы без сомнений верим тому, что Иван Грозный убил своего сына – ведь даже великий Репин запечатлел в своём выдающемся полотне этот момент русской истории…

Истории ли?

Как уже было сказано, обстоятельства смерти Ивана Ивановича известны лишь из рассказа иезуита Поссевино, который в лучшем случае мог пользоваться слухами, причём – слухами, скорее всего, злонамеренными. Не исключена и прямая провокация Поссевино. По сути, мы имеем дело лишь с двумя фактами: смерти царевича и выкидыша у его жены Елены – урождённой Шереметевой. А может, выкидыш у Елены произошёл как реакция на смерть мужа, просто умершего от тяжёлой болезни? Недоброжелатели распустили слух, Поссевино его записал, и вот уже более четырёх веков историки пробавляются его ложью, возведя её в ранг исторического факта…

Может ведь быть и так?

Но что несомненно, так это то, что у пасквильных писаний иностранцев о России кроме задачи опорочить царя была и ещё одна цель – отпугнуть от России тех европейских специалистов, которые своими знаниями и профессиональными навыками могли бы обогатить русских специалистов. Они ведь в то время на Руси были, причём иногда – выдающиеся.

Так, например, зодчий Фёдор Савельевич Конь происходил из смоленских крестьян. Купечествовал и строил – по собственным архитектурным планам. Через два года после смерти Ивана IV Конь начал строительство десятикилометрового третьего крепостного пояса вокруг Москвы… По линии современного Бульварного кольца вытянулись каменные стены Белого (Царёва) города с 28 огромными башнями. Конь выстроил и Смоленскую Городовую крепость. Его конструкции отличались простотой, ясностью, продуманностью форм.

А если бы под эти выдающиеся творения архитектуры была подведена ещё и европейская строительная теория, если бы работа Коня и других русских мастеров вплеталась в общеевропейское дело технологического развития общества?

Подобное предположение – не досужая фантазия, под ним – государственная линия всего царствования Ивана Грозного. Вот шлихтинги её и подрывали. Сообщая в своих записках о заговоре конюшего боярина Ивана Фёдорова-Челяднина, Шлихтинг утверждал, что в Коломне в связи с ним было якобы казнено «более трёхсот иноземных граждан».

Цель и смысл такой «информации» понятны – прочтя о подобных ужасах, ни один здравомыслящий человек и мысли не стал бы держать о том, чтобы искать счастья в России.

Любопытна, однако, цифра, указанная Шлихтингом. Если она имеет под собой реальные основания – не по части числа казнённых, конечно, а по существу, то это значит, что иностранец на Руси не был тогда диковиной – к нам приезжали, выходит, многие. Сократить число приезжих, не позволить Руси подпитывать себя достижениями Европы, и было одной из задач агентов Запада и политических диверсантов.

Чтобы подвести некий промежуточный итог в теме о степени достоверности сообщений иностранцев, посещавших Россию XVI и XVII веков, обращусь к мнению компетентного историка религии Георгия Георгиевича Прошина. Критически оценивая заявления иезуита Поссевино, шведского дипломата Петрея де Ерлезунда, Герберштейна, немецкого путешественника Адама Олеария (Эльшлегера) о том, что русское духовенство якобы невежественно, Прошин поясняет, что русские монахи не отвечали на вопросы гостей и не поддерживали с ними беседу не потому, что им нечего было сказать, а потому, что мирские контакты через голову начальствующей братии попросту считались греховными.