Мелочь, носовые платки, несколько тюбиков помады, распиханных по карманам, – вот был весь его улов.

Он вернулся к Илюшину, коротко качнул головой: ничего. Взял с постели длинное бледно-зеленое льняное пальто с большими накладными карманами и, опустив в карман ладонь, нащупал бумажный прямоугольник.

Сергей вытащил его.

– Что это? – обернулся к нему Макар.

Бабкин рассматривал находку.

– Это чек, – удивленно сказал он. – Кассовый чек оплаты автоматической камеры хранения. Номер ячейки, время, дата, сумма, ИНН. Двенадцатое августа, двенадцать сорок три. «Площадь Тверской заставы». То есть Белорусский вокзал.

Бабкин и без блокнота помнил, что Баренцева появлялась в районе Белорусского дважды: первый раз в субботу десятого августа с тринадцати до тринадцати двадцати, второй раз – в понедельник двенадцатого августа, с тринадцати двенадцати до тринадцати двадцати двух.

– Выходит, Баренцева арендовала ячейку на Белорусском вокзале. Зачем? И главное – как она смогла получить чек, подтверждающий оплату ячейки, до того, как доехала до самого вокзала? Или ей зачем-то потребовался чек, причем сгодился бы любой, и она поехала на вокзал, чтобы порыться в урнах в поисках подходящей бумажки? Ты представляешь Баренцеву, копающуюся в мусорных баках на заднем дворе Белорусского в поисках чека? Я нет.

– А это и не чек, – спокойно сказал Макар.

Он взял листок бумаги из рук Бабкина.

– То есть как это – «не чек»? А что?

– А это, мой друг, его копия.

Они уставились друг на друга.

– Смотри, – продолжал Макар, подводя Сергея к окну. – Видишь? Выглядит не совсем обычно. Не идеально ровные края, чуть сероватый фон с небольшими вертикальными полосками ближе к краям. Отдельные буквы и даже целые слова местами чуть смазаны. Но главное – бумага. Этот чек напечатан на обычной бумаге.

– А должна быть какая? Гербовая и с водяными знаками для защиты от подделки?

– А должна быть термобумага, которую везде используют для чеков. Она тоньше на ощупь и хрустит, когда пытаешься мять её в пальцах. А эта – не хрустит. – Он пошуршал находкой. – Поэтому мы имеем дело с копией, вырезанной, скорее всего, из обычного листа. Баренцева взяла оригинальный чек, положила на ксерокс и сделала копию, а затем аккуратно обрезала лишнее. Поэтому и прямоугольник получился не идеальный: сделать ровный прямой угол без специального оборудования практически невозможно.

Бабкин почесал в затылке.

– То есть, Баренцева зачем-то сделала себе копию чека оплаты ячейки номер восемьдесят три камеры хранения на Белорусском вокзале, а оригинал кому-то отдала? Так, давай еще раз, по порядку. Допустим, в субботу она приезжает на Белорусский и оплачивает камеру хранения. В понедельник снова приезжает туда, опоздав на встречу с мужем. Может быть, в субботу она положила в ячейку подарок для него, который не хотела хранить дома, а в понедельник, поняв, что опоздала, просто продлила ячейку? – Сергей сам не верил в эту версию. – Но как тогда объяснить все эти расхождения во времени?

– Не похоже, что она вообще собиралась делать мужу какие-то подарки, – возразил Макар. – Хм… Не наркотики же она там держала?

Дальнейший осмотр не принес результатов. Бумажные салфетки, мелкие купюры, чеки за покупку бензина – и больше ничего. Самой главной их находкой оставалась копия чека оплаты ячейки номер восемьдесят три из камеры хранения на Белорусском вокзале.

– На вокзал тоже нужно будет съездить, – сказал Сергей. – Если я тебе больше не нужен, хочу позвонить Федулову.

Бабкин договорился о встрече с прорабом и уехал. Напоследок бросил, что удачно поймал его: Федулов был на объекте в Химках, в телефонной беседе принял Сергея за оперативника и хотел как можно быстрее покончить со всеми разговорами.

Илюшин вернулся в коттедж. Он присоединил их находку скрепкой к большой карте, вышел на крыльцо и уселся на ступеньках. Было уже шесть, солнце пробивалось сквозь сосны. «Кофе, может, сварить?» Но ему было лень двинуться с места.

Чего-то не хватало, какой-то важной детали. Ячейка, ячейка…

Раздался быстрый топот. Илюшин, не поворачивая головы, слышал, что это Леночка.

Она подбежала, плюхнулась рядом с ним на ступеньку.

– Здрасьте!

– Привет-привет, – без всякого энтузиазма отозвался Илюшин.

– Я от Жанны сбежала!

– Бедная Жанна!

– Она меня супом хотела кормить. Не люблю суп!

Это утверждение Илюшин проигнорировал. Он грелся на солнце, от души сожалея, что ребенок нарушил его уединение. В одиночестве ему всегда хорошо думалось. Вокзал, арендованная ячейка, фейерверки, Алабушево… Череда любовников в последнюю неделю перед исчезновением. Постепенное затягивание петли на горле юного гея, честно отдраивающего ее унитазы и протирающего пыль, как положено, влажной тряпкой, а не, господи прости, пипидастром.

– У меня скоро день рождения, – сообщила Леночка. – Мне будет шесть лет! Вот!

Растопырила пятерню, покрутила левый кулачок, прикидывая, с какой стороны отогнуть палец, и выбрала большой.

– Раз, два, три, четыре, пять, шесть!

– День рождения – это хорошо, – согласился Илюшин.

Ребенок ему нравился, однако он не испытывал ни малейшего желания поддерживать ее бессмысленное чириканье. Будь здесь Бабкин, тот уже выспрашивал бы подробности о намечающемся празднике, о том, какие подарки она мечтает получить, и все это с доброжелательным любопытством… Но он не станет развлекать чужое дитя. У нее для игр и дружеской болтовни имеется полный коттедж взрослых плюс трое арендованных детей.

Он уже решил, что придется встать и уйти в дом, сказав, что у него дела. Но Леночка сидела молча, и это его озадачило. Он ожидал, что она будет болтать, не затыкаясь.

Илюшин покосился на нее через плечо.

Да, сидит. Вытянула короткие исцарапанные ножки. Мордочка безмятежная, как и полагается ребенку, избежавшему супа. Жмурится под солнцем.

Макар задумался, сообщила ли ей Жанна, что мама вскоре вернется. Взрослые дружно соврали, что мама в отъезде, и вот, наконец, настал день хороших новостей. Наверняка сообщила, и дала послушать сообщение, а потом чмокнула звонко эту пухлую загорелую ножку. «Ленку целуй в коленку».

«Бедный маленький человечек».

Его охватила – нет, не жалость, но что-то вроде неловкости, которую благополучие испытывает перед лицом горя. А ей вскоре придется его пережить, в этом он не сомневался. Из-за этой неловкости Макар Илюшин не встал и не ушел в дом, а остался на крыльце, бок о бок с чужим ребенком.

– Почему ты не играешь со своими друзьями? – спросил он. – Репетиции, должно быть, уже закончились.