— Я хотел, чтобы ты увидела собственными глазами. Уразумела, что долина Замбези нуждается в заселении. Наши собратья будут производить излишки, которые можно экспортировать.

— Послушать тебя, так мы прямо-таки оказываем этой стране благодеяние, переселяя сюда нашу бедноту. А по-моему, мы идем тем же путем, каким ранее всегда шли империалисты. Колонии в тисках, а вся прибыль наша. Новый рынок сбыта для наших товаров, способ сделать капитализм чуть более сносным. Такова правда, скрытая за множеством красивых слов, Я Жу. Насколько мне известно, мы строим для Мозамбика новое здание министерства финансов и именуем его подарком, но на мой взгляд, это взятка. Еще я слышала, что китайцы-десятники били местных рабочих, когда те недостаточно старались. Конечно, все замяли. Но мне стыдно слышать такое. И страшно. Мало-помалу мы внедряемся в африканские страны, чтобы обеспечить собственное развитие. Я не верю тебе, Я Жу.

— Ты стареешь, сестрица Хун. И как все старики, боишься нового, пробивающего себе дорогу. Со всех сторон тебе мерещатся заговоры против старых идеалов. По-твоему, ты стоишь на верном пути, тогда как на самом деле превращаешься в пугало, которого боишься больше всего на свете. В консерватора, в реакционера.

Хун стремительно подалась вперед и влепила брату пощечину. Я Жу вздрогнул, с удивлением посмотрел на нее.

— Ты зашел слишком далеко. Я не допускаю оскорблений по своему адресу. Мы можем говорить, можем не соглашаться друг с другом. Но без оскорбительных выпадов.

Я Жу встал и молча скрылся во мраке. Похоже, инцидент прошел незамеченным. Хун уже жалела, что вспылила. Лучше бы набралась терпения и упорства и продолжила попытки убедить Я Жу, что он ошибается.

Я Жу не вернулся. Хун направилась к своей палатке. Керосиновые лампы горели внутри и снаружи. Москитная сетка опущена, постель приготовлена.

Хун села возле палатки. Душно. Я Жу не видно. Он, несомненно, отомстит за пощечину. Но как раз этого она не боялась. Ясное дело, он разозлился на нее, и она непременно попросит прощения, как только увидит его.

Палатка стояла далеко от костра, и звуки природы слышались отчетливее, чем людские голоса. Слабый ветерок обвевал ее запахом соли, сырого песка и чего-то еще, не поддающегося определению.

Мысленно Хун вернулась в прошлое. Ей вспомнились слова Мао, что одна тенденция в политике скрывает другую. Под тем, что на виду, уже прорастает что-то иное. И одинаково справедливо взбунтоваться что завтра, что через десять тысяч лет. В унижении старого Китая, в крови и тысячелетнем поту и тяжком труде формировалась грядущая мощь. Жестокое владычество феодалов привело к упадку и невообразимой нищете. И в то же время под этим убожеством возникла сила, питавшая множество крестьянских войн и крестьянское движение, которое никогда не удавалось подавить целиком и полностью. Единоборство сил продолжалось веками, государство мандаринов и императорских династий встраивалось в то, что казалось им незыблемым. Но беспорядки не утихали никогда, бунты продолжались, и наконец пришло время сильным крестьянским армиям раз и навсегда свергнуть феодалов и претворить в жизнь народное освобождение.

Мао знал, что ждет впереди. Еще в 1949-м, в тот день, когда провозгласил на площади Тяньаньмынь создание Китайской Народной Республики, он собрал своих ближайших соратников и сказал, что, хотя государству еще не сравнялось и дня, силы, противоборствующие новой стране, уже начали формироваться.

«Тот, кто думает, что мандаринство не может возникнуть при коммунизме, ничего не понял», — якобы так сказал Мао. И позднее оказалось, он был совершенно прав. Пока человек не обновлен, а укоренен в давнем, те или иные группы будут постоянно искать привилегий.

Мао предостерегал от развития в Советском Союзе. Поскольку Китай тогда целиком зависел от поддержки великого западного соседа, выразил он свои предостережения дипломатично и осторожно, завуалированно: «Людям даже не обязательно быть злокозненными. И все же они стремятся к тому, что, как они думают, может обеспечить привилегии. Если мы потеряем бдительность, однажды они будут стоять перед нами с красными флагами в руках».

Ударив Я Жу, Хун сразу почувствовала слабость. Теперь же эта слабость ушла. Самое главное сейчас — продумать, как она может содействовать проведению настоящей внутрипартийной дискуссии о последствиях, какими чревата новая политическая линия. Все ее существо протестовало против увиденного в этот день и против картины будущего, которую рисовал перед нею Я Жу. Любой, кто мало-мальски отдавал себе отчет в растущем недовольстве за пределами крупнейших богатых городов, понимал: что-то необходимо предпринять. Но только не это, не переброску миллионов крестьян в Африку.

Они с Ма Ли говорили о девяноста тысячах беспорядков. О девяноста тысячах! Хун попробовала сосчитать в уме, сколько инцидентов приходится на один день. Две-три сотни, и это число растет. Ширящееся недовольство связано не только с большой разницей в доходах. Речь не только о врачах и школах, но и о жестоких гангстерских бандах, которые бесчинствуют в провинции, похищают женщин, чтобы сделать их проститутками, или собирают рабов, заставляя их трудиться на кирпичных заводах и опасном химическом производстве. Нарастало и недовольство, обращенное против тех, кто, зачастую в сговоре с местными чиновниками, сгонял людей с земли, которая быстро дорожала, потому что шла под строительство городского жилья. Разъезжая по стране, Хун видела, как свобода рынка сказывалась на окружающей среде: реки заиливались, загрязнялись ядовитыми отходами до такой степени, что их спасение — если оно вообще возможно — потребует астрономических затрат.

Она не раз с негодованием говорила о преступных чиновниках, их обязанность была предотвращать подобные злоупотребления, но они продали совесть за взятки.

Я Жу — часть всего этого, думала она. Вот о чем нельзя забывать ни под каким видом.

Спала Хун чутко и ночью не раз просыпалась. Странные, чужие звуки в темноте проникали в ее сны, выталкивали ее на поверхность. Когда солнце поднялось над горизонтом, она уже встала и оделась.

Неожиданно перед ней появился Я Жу. С улыбкой на губах.

— Мы оба ранние пташки, — сказал он. — Нет у нас терпения поспать больше необходимого.

— Я сожалею, что ударила тебя.

Я Жу пожал плечами и кивнул на зеленый джип, стоявший на дороге перед палатками.

— Это для тебя. Шофер отвезет тебя в одно место, расположенное километрах в десяти отсюда. Там ты увидишь дивное зрелище, какое являет собой на рассвете любой водоем. Ненадолго хищники и их добыча заключают мир — пока не напьются.

Возле джипа стоял чернокожий мужчина.

— Его зовут Артуру, — продолжал Я Жу. — Ответственный водитель, к тому же говорит по-английски.

— Спасибо за заботу, — поблагодарила Хун. — Но ведь нам надо поговорить.

Я Жу нетерпеливо махнул рукой:

— Успеем. Африканские сумерки длятся недолго. В корзине есть кофе и закуски.