Думается, советской археологии в этом вопросе была ближе сказочность надписи, так как предположение о пребывании македонцев на Тырском утёсе было не только не приемлемым. Но и компрометирующим всю советскую историческую науку и мировую историю, с далеко идущими политическими последствиями. В то время ещё не было свидетельств похода македонского войска в Сибирь. Но сейчас, когда они появились, хотя ещё не окрепли, многие историки остаются в известной позе страуса, предпочитая «ружьё», хотя это абсурдно, ведь огнестрельного оружия ещё не было во времена Македонского.

В 1976 году на утёсе на месте расположения храма, к несчастью, была произведена перепланировка вершины его бульдозером, и установлен памятник-пушка, как бы охраняющая бескрайние просторы долины Амура, его левого берега, что придаёт утёсу некоторый исторический колорит. Некоторые, с позволения сказать, исследователи истории Нижнего Амура считают, что пушку поставили казаки – первопроходцы. Пушка стреляла дважды. Первый выстрел был сделан партизанами Якова Тряпицына в июне 1920 года по судам японских оккупантов, когда она была установлена несколько выше утёса в местечке Тыр-Пушка. А второй, когда японцы взорвали её ствол. Судьба загадочной памятной колонны также печальна. Она свалилась (или её свалили) в воду между 1873 и 1875 или 1876 годами. В это время утёс с памятными плитами сфотографировал первый известный фотограф Дальнего Востока В.В. Ланин (илл. № 215).

илл. № 215

В поисках локализации памятной колонны на утёсе я выделил ключевое число из описания Г.М. Пермикиным памятников – 150 саженей от памятных плит. Казалось бы, проще простого отмерить 150 раз по сажени, которая по справочнику равнялась 2,13 метров, и получишь это место. Так я и сделал, но попал не на обрыв скалы, где предполагалась колонна, а на низменную территорию рыбзавода. А ведь известно, что она стояла на узком мысу, отвесно спустившемся к реке, то есть на обрыве.

Эта нестыковка долго мучила меня, пока в старой энциклопедии Брокгауза и Ефрона я не узнал, что сажень только с 1899 года стала равняться 2,13 метрам, а до этого времени использовалась сажень маховая, равная 1,76 метрам. Таким образом, при новом измерении, колонна от плит расположилась на расстоянии 262,5 метров и пришлась как раз на место скального обрыва. Казалось, что сомнения в этом быть не может, ведь всё совпало. Но, когда я получил картину Мейера с изображением на утёсе того места, где должна бы стоять колонна, её там не оказалось. Стало понятно, что все мои измерения и поиски её местоположения были тщетны. Оставался неизвестным и внешний вид китайского храма, который стоял на вершине утёса. Для ответа на этот вопрос пришлось погрузиться в источники по китайской истории, политической обстановке того времени, организации династией Мин экспедиции на Нижний Амур, руководителях её, буддийских религиозных сооружениях.

Время поправляет и направляет, если не потерял нить исследования. А истина является домом с всегда открытой дверью, куда можно войти и повторно, накопив новый исследовательский материал, исправив прошлые недочёты и ошибки. Так случилось и со мной, когда глубже познакомился с творчеством Е.Е. Мейера и всё же смог определить места на берегу Тыра откуда он рисовал свои картины, и где располагалась на утёсе большая памятная колонна. После второго приближения к этой теме родилась новая глава книги.

Низовье Амура – дальневосточная глубинка. Здесь начиналась история Хабаровского края. Со временем, однако, вектор развития переместился в другие зоны огромного региона.

В XVIII–XIX веках Россия, расправляя могучие плечи, раздвигала свои границы, прибавляя жизненное пространство своему большому народному телу. Соседи особенно и не возражали, потому что не были способны на такое деяние, как освоение Дальнего Востока. Россия двинулась на восток, познавая свое второе рождение. В Амурском лимане появился город Николаевск – первый среди главных, старший среди знатных. Сюда к устью Амура потекли ручейки русских людей, неся в себе романтику, предприимчивость, желания, способности и надежду. И они все смогли.

Не осталось в стороне и Императорское русское географическое общество, организовавшее комплексную Восточно-Сибирскую экспедицию на Амур (1855–1858 гг.). Членом ее Императорская Санкт-Петербургская Академия художеств определила Егора Егоровича Мейера, исполнявшего обязанности «ландшафтного живописца и рисовальщика предметов естественной истории». Ему было только 35 лет, но уже два года он носил звание академика живописи.

Очевидно, и талант он имел «не с миру по нитке», и энергию неудержимую. За время пребывания на Дальнем Востоке он на весельной лодке неоднократно преодолевал весь Амур от его истоков, проплыл по Амгуни 860 верст, пересек Сахалин вдоль и поперек. Он лично занимался переписью населения Приамурья и Сахалина, представив в отчете военному губернатору П.В. Казакевичу в «ревизских сказках» 9710 душ аборигенов. Надо думать, что всех он знал в лицо и запечатлел в своем альбоме множество антропологических портретных зарисовок. В Николаевске он работал и областным землемером (статистиком), и управляющим Николаевским округом. В Де-Кастри он побегал под разрывами ядер английских кораблей, за что получил медаль «За войну». В 1861 г. он входил в состав делегации по установлению государственной границы между Россией и Китаем. Но везде и всегда он рисовал и писал картины природы, поселений, городов – от озера Ханка и бухты Ольга до Императорской гавани и Николаевска-на-Амуре. Итогом его работы стали полотна: «Озеро Ханка», «Гавань Ольга», «Пост Владивосток», «Гавань Находка» другие. Кажется, не было предела физическим и творческим возможностям русского гения. И хотя его резиденция находилась в Николаевске, где военный губернатор выделил ему дом с большими окнами для хорошего освещения его мастерской, домом чаще для него была лодка, а мастерской – дальневосточная природа. Свои рисунки, полотна он отсылал в Академию художеств, и их широко использовали в своих книгах первые исследователи Амура: Маак, Шренк, Штенберг и другие даже без указания на его авторство. Через «Русский художественный листок», издаваемый академиком Тиммом, жители Петербурга и Москвы, а затем всего мира увидели его глазами «Амур во всех видах».

Совершенно очевидно, что заветной целью художника было создание полотна, на котором был бы изображен строящийся Николаевск – с гаванью, рейдом, судами. Но молодой город рос как на дрожжах: появлялись всё новые дома, производственные и военные объекты, и зафиксировать вид его раньше, чем он примет более интересный и внушительный облик, он не хотел. Однако художник постоянно искал ракурс, в котором можно было бы отобразить все достопримечательности молодого города.

Выдающемуся краеведу Дальнего Востока В. И. Юзефову удалось где-то добыть наброски города с гаванью, сделанные Мейером с борта уходящего вверх по Амуру судна примерно с расстояния десятого километра. В архиве краеведа имеются и его наброски рейда и порта с низовьев Амура, с пляжа поселка Красное – Каменки. Рисовал он город и с противоположного берега Амура – напротив города. Результатом, вероятно, была законченная работа в виде рисунка карандашом или акварелью. Об этом говорит запись в его путевых заметках: «За полтора года, что я не был в Николаевске, вид города так изменился, что теперь надо рисовать новую панораму. Для меня сюрпризом были новые собор, здание клуба, два эллинга, магазины, Константиновская батарея посреди реки на отмели, встречающая вас у входа в Николаевск». Эта запись сделана в мае-июне 1856 года, когда Мейер возвращался на пароходе «Америка» с Сахалина.