«Энвер не должен узнать, что мы пройдем этой дорогой до рассвета. Наша разведка снимет их посты без единого звука. Эскадроны готовы к бою». Вновь ему, Акопу Мелкумяну, судьба и сам Творец посылают в руки возможность отомстить за страдания своего народа бывшему военному министру Османской империи. Сухой, жилистой и сильной кистью десницы Мелкумов ощупал и сжал рукоять казачьей шашки. Голубые глаза стали суровы и беспощадны. Ястребиный нос слегка заострился. …

* * *

Развиднелось… Командир пулеметного взвода Петр Усачев хорошо видел в прицельный проем в щите «максима» улицы, глинобитные дома и плоские крыши большого кишлака…

– Взвод, внимание, слушай меня! Взять под прицел все дороги, ведущие в кишлак и из него. Второй расчет – держит под прицелом восточный сектор кишлака. Третий расчет – западный сектор. Не выпускать ни единого живым! Сейчас они будут собираться на утреннюю молитву. Первую очередь по площади возле мечети дам сам, за мной ударит четвертый расчет. Дальше – ни единого выстрела! Ждать моего приказа! – негромко командовал он…

«Мелкумов – хороший комбриг. С этим не пропадешь. Коль взялся он угробить этого курбаши и все это его осиное гнездо, что поселилось в этом кишлаке, то уж не выпустит. Сам командарм Семен Михайлович Буденный отмечал его не раз», – думал про себя Усачев.

В долине совсем рассвело, хотя солнце еще не коснулось крыш и деревьев своими лучами, сияя за горами на востоке. Слышно было, как кричали петухи, блеяли овцы, фыркали и ржали кони. Кое-где из труб потянулся вверх, тая над крышами, ароматный дымок горящего кизяка. Голос муэдзина протяжно, призывно и непререкаемо поплыл над кишлаком, будя округу. Минут через десять-двенадцать по улицам в сторону мечети потянулись вооруженные мужчины и седобородые старики в халатах, чалмах и небольших круглых шапочках. Когда на площади собралось человек до ста и началось омовение у входа в мечеть, Усачев увидел красную ракету, вспыхнувшую на темном фоне восточного склона гор.

– Ну, начнем, благословясь! Помоги нам, Господи! – промолвил он перекрестившись. С этими словами прильнул к прицелу, взвел курок и нажал на гашетку. «Максим» задрожал и застонал каналом ствола и всеми фибрами своего металлического существа…

* * *

Кавалеристы Туркестанской бригады внезапным ударом еще до утренней молитвы, после первых двух сметающих все живое пулеметных очередей по площади у мечети, ворвались в Кофрун. Жестокая сабельная сеча раскатилась по улицам кишлака. Сопротивлявшихся было немало. Несколько десятков сподвижников Энвера, успев сесть в седло, обнажив сабли, призывая на помощь своих соратников, с криками «Субханалла! Иншалла!» приняли бой. Их посекли первыми и сразу. Бойцы Туркестанской бригады не щадили никого, ссекая головы и руки всем, кто оказывал сопротивление. Многие басмачи отстреливались, засев в домах, но этих быстро выкуривали, бросая гранаты в окна. Воины Аллаха не выдержали дерзкого, ошеломляющего удара. Энвер без халата и сапог еще нежился в постели, когда под его окном засверкали клинки. Незаметно распахнув окно и выпрыгнув в него в исподнем, он поскакал в горы.

«Не уйдешь, кровавый шакал! На твоей совести кровь моего народа!» – пронеслось в голове Акопа, когда ему указали на бегущего в горы Энвера. Пулеметная очередь просекла пыльную дорогу вслед ускакавшему.

– Прекратить пулеметный огонь! Брать живым! – прокричал комбриг и пустил ракету. Про себя же подумал: «Не уйти тебе и не увидеть нового рассвета, убийца!..»

Двадцать пять верст гнался он за Энвером по горным серпантинам. Нагнал в большом кишлаке Чаган. Справедливая кара постигла «правоверного» убийцу – изрубил его шашкой сам Азиатский Мюрат. Официально же было объявлено, что Энвер-паша был убит 4 августа 1922 года в бою с частями 8-й кавалерийской бригады Красной армии в кишлаке Чагана в 25 км от города Бальджуана….

* * *

Фронт обрушился практически сразу. Измотанные наступлением греческие дивизии были разрознены и разбиты по частям. Правительство Греции бросилось умолять Британию заключить мир с турками, чтобы Греции досталась хотя бы Смирна с ее окрестностями. Однако наступление турецкой армии продолжалось, и 2 сентября 1922 года турецкие войска захватили Эскишехир. Ими был взят в плен главком греческой армии генерал Трикупис со своим штабом. 6 сентября пал Балыкесир, 7 сентября – Маниса и Айдын. Греческое правительство после сдачи Эскишехира ушло в отставку, греки пытались обеспечить по крайней мере эвакуацию Смирны. Почти одновременно был отдан приказ об оставлении всего малоазиатского плацдарма.

Турки наступали на запад, тесня разбитые части греческой армии. 9 сентября к Смирне подошла вся турецкая армия во главе с Мустафой Кемалем. Тот торжественно объявил, что каждый турецкий солдат, причинивший вред гражданскому населению, будет расстрелян. Тем не менее почти сразу после вступления турецких войск в город началась резня христиан. Затем разгорелся и пожар.

Турецкие историки утверждают, что город подожгли отступающие греки. Согласно свидетельству американского консула Джорджа Хортона, день 9 сентября, когда в город вступили турки, прошел относительно спокойно: еще утром в городе поддерживала порядок греческая жандармерия, которая передала свои функции вступившим турецким войскам. Однако вечером начались грабежи и убийства, в которых активное участие принимали местные мусульмане и партизаны. Затем турки оцепили армянский квартал и приступили к систематическому истреблению армян. 13 сентября солдаты облили бензином и подожгли множество зданий в армянском квартале, выждав время, когда подул сильный ветер со стороны мусульманского квартала. Затем турецкие солдаты стали обливать бензином и другие места в христианско-европейской части (в частности, перед американским консульством). Резня и пожар развернулись по всему городу. Убийства сопровождались зверскими истязаниями. Девушкам армянского и греческого происхождения после многократных изнасилований отрезали груди. Спасаясь от пожара, большинство христиан Смирны бежали и собрались на набережной. Турецкие солдаты оцепили набережную, оставив беженцев без пищи и воды. Многие умирали от голода и жажды, иные кончали с собой, кинувшись в море. Чтобы заглушить крики христиан, постоянно играл турецкий военный оркестр. Все это происходило на виду военного флота союзников Антанты, который стоял в гавани, не вмешиваясь в происходящее.

* * *

Изгнанников и члены российской миссии почти все время находились в турецком полевом лагере. Работы было много. Инструктажи младшего и среднего командного состава по работе с новобранцами и мобилизуемыми, присутствие в качестве инспекторов на занятиях по строевой и боевой подготовке, организация стрелковых, пулеметных, артиллерийских курсов заполняли дни до отказа. После тяжелых, стремительных боев турецкая армия вышла к восточному побережью Эгейского моря. Все, казалось, шло своим чередом.

Утром 14 сентября Кирилл проснулся от сильного запаха дыма, возбужденных возгласов и криков турецких солдат, бегавших по лагерю. Он вышел из палатки. Над лагерем плыло едкое марево. Дымный шлейф тянулся с запада. Над прекрасным городом, стоявшим на лазурном берегу моря, поднимались клубы черного дыма. Али уже был тут как тут. Какое-то тяжелое и смутное состояние породил в душе Кирилла вид горящей и дымившейся Смирны. Он вдруг понял, что должен пойти в город, побывать там. Ему захотелось увидеть все своими глазами. В этот день он был относительно свободен и потому стал уговаривать Али пойти с ним. Слегка опешивший переводчик сначала стал отказываться, но после настойчив просьб Кирилла все же согласился.