Скромная по существу деятельность Соловьева (итоги, им подводимые, по словам Маркова, носят черты преувеличения – жена отмечает о своем муже, что он «страшный хвастун», «он все врет») со стороны его изобличителей во всех своих деталях встречает опорочение. Прибыв в Тобольск, Соловьев обратился, как мы знаем, к горничной Ал. Фед. – «Аннушке», которая волею судеб оказалась вне стен губернаторского дома и через которую заключенные могли сноситься с волей. Этот адрес «сомнительной горничной» Соловьев получил от Вырубовой, а о ней она узнала от самой А. Ф. Какая из двух «Аннушек» – горничных А. Ф., прибывших из Петербурга 4 декабря – Романова или Утина, – была ее доверенной, мы точно не знаем, ибо следствие не занималось выяснением этого вопроса, обобщая: «обе они были распутианки, – пишет Соколов, – а одна из них впоследствии вышла замуж за большевика. Через них Соловьев имел сношения с Императрицей». (А. Ф. всегда в письмах упоминает одну «Аннушку».) «Характерная деталь. С ними вместе жила преданная Государыне ее камер-юнгфрау Занотти. Она не знала о отношениях Императрицы с Соловьевым: от нее это скрывалось». Это доказывает только, что А. Ф. при всей своей неопытности и наивности лучше понимала смысл конспирации, чем следователь, у которого глаза были завязаны предвзятой точкой зрения[303].

Через Анну Романову (пусть будет так!) передавались А. Ф. деньги, которые поступали от Соловьева. По утверждению Дитерихса, часть денег передавалась о. Васильевым через Кирпичникова Царю. Ген. Дитерихс, не ведший непосредственно следствия, еще более безответствен в своих суждениях, чем формальные следователи. Так, он говорит, что о. Васильев передал б. Государю незначительную сумму денег, которая потом при сличении с суммами, присылавшимися Васильеву и Соловьеву, оказалась совершенно ничтожной. Все же остальные деньги оставались у этих местных исполнителей распоряжений центрального органа. Как могло следствие сличить поступление с расходованием этого Дитерихс предусмотрительно не говорит. Деньги, передаваемые Соловьеву неведомыми офицерами и им присваиваемые, – только следовательская фантазия, основанная на беспочвенных свидетельских показаниях[304]. Путем этих показаний следствие установило, что через Соловьева от Вырубовой поступило к А. Ф. 35 т. руб. (Соловьев говорил Маркову, что он передал 50 т.) А. Ф. в своих письмах упоминает о получении денег несколько раз, не указывая суммы. В первом письме 23 января по поводу прибытия офицера X. говорится: «Страшно тронута, что X. деньги привез, но, правда, не надо больше – все пока у нас есть. Бывали минуты, когда не знали, откуда взять, так как из Петрограда не высылали, теперь опять пока есть». На следующий день А. Ф. возвращается к той же теме: «Говорят, что поганцы в Смольном запаслись многим, так что не будут голодать, и им все равно, что в Петрограде умирают с голода. Зачем X. деньги дал, лучше было бы их бедным раздать. Буду их прятать на “черный день”. Были минуты… люди ждали уплаты в магазинах, и наши люди 4 месяца не получали жалования, потом прислали. Но и солдаты не получали то, что полагается; тогда пришлось из наших денег взять, чтобы их успокоить. Это все мелочь… Нам здесь хорошо, и все есть, что нужно». 6 апреля А. Ф. вновь писала: «Ужасно досадно, что ты мне денег послала. Мне они пока не нужны, а тебе нужнее. Посоветуй, как мне их вернуть, чтобы тебя не обидеть. Я была бы гораздо спокойнее, если бы ты их имела».

В письме 23 января вскрывался источник, откуда были присланы деньги, – она благодарит «Яр» за трогательное внимание. Это был банкир Ярошинский, о котором наряду с женой ген. Сухомлинова упоминает в своем отрывке воспоминаний Соловьев, как о лицах, откликнувшихся на хлопоты Вырубовой по изысканию денег. Ярошинский был допрошен Соколовым в Берлине (в 20 г.) и подтвердил, что передал Вырубовой для организации помощи царской семье 175 тыс. Следствию эти деньги показались сомнительного происхождения, ибо пор. Логинов заявил, что «Ярошинский был агентом немцев, что во время войны он имел от них громадные денежные суммы и на них вел по директиве врага борьбу в России». Эти сведения были лишь откликом пресловутой легенды о сепаратном мире. Соколов ограничился указанием, что он, «как судья», «по совести» должен сказать, что роль Ярошинского остается для него «темной». «Мой долг указать строгие факты, – заключал следователь: – Ярошинский был известен Императрице. Он финансировал лазарет имени в. кн. Марии Н. и Ан. Н. и в то же время был пом. коменданта личного санитарного поезда Императрицы. Нет сомнения, что он имел связь с кружком Распутина и был близок и с Манасевич-Мануиловым и с Вырубовой». В конце концов эти «строгие факты» (близость с Ман.-Мануиловым) оказались городской сплетней – так говорили в Петербурге и считали Ярошинского германской ориентации (Булыгин). Из других источников (воспоминания Палей) мы узнаем, что германофильствующий Ярошинский (поляк) одолжил значительную сумму денег антантофильствующему в. кн. Павлу Ал., когда тот попал при большевиках в материально затруднительное положение…[305] Соколову представляется загадочным, что Ярошинский при допросе отверг всякую связь, даже простое знакомство с Соловьевым. Соловьев же показал, что он состоял на службе у Ярошинского, был его личным секретарем за определенное жалованье[306]. Подлинных показаний ни Ярошинского, ни Соловьева мы не имеем, но весьма возможно, что Ярошинский, член одного из видных клубов в Лондоне, уклонялся в эмиграции от установления связи с лицом, которое следствие представляло не только немецким, но и большевистским агентом.

Булыгин прямо ставит вопрос, куда делись 140 тыс. из денег, полученных Соловьевым (вернее Вырубовой) от Ярошинского? Нам нет надобности идти по стопам следствия, тем более что мы лишены возможности еще в большей степени, чем следствие, имевшее перед собой все-таки живых лиц, которых допрашивало, выяснить организационные расходы по установлению нелегальных сношений между Петербургом и Тобольском по пересылке вещей и продуктов пленным в губернаторском доме. Этими вопросами следствие, проявляя излишнюю наивность, даже не задавалось. 140 тыс. в советское время не такая уже большая сумма в масштабе той работы, которую надлежало выполнить, если предположить и возможность одновременной подготовки бегства в случае необходимости[307]. Следствие и его главные свидетели, искусственно цепляясь за мелочи, искали тут главным образом изобличительность материала, который дискредитировал бы деятельность Соловьева и о. Васильева. Может быть, и был несколько корыстолюбив о. Алексей[308], может быть, не забывал подчас своих имущественных интересов и «зять Распутина» (он вел какие-то коммерческие дела в Сибири; были ли то личные дела Соловьева, мы в точности не знаем – он мог представлять интересы и своего финансового патрона), но едва ли это само по себе может служить уликой для обвинения Соловьева в том, что он был не только немецким агентом и большевистским провокатором, но и похитителем общественных денег и даже – личного царского имущества, переданных ему или скрытых в известном ему месте фамильных бриллиантов. Соловьев продал содержанке ат. Семенова бриллиантовый кулон за 50 тыс. руб. – говорит Соколов; в данном случае Булыгин осторожнее своего шефа и прибавляет: «ходили слухи». «Когда военные власти обыскивали его во Владивостоке, – продолжает Соколов, – у него нашли два кредитных письма на английском языке. Неизвестное лицо предлагало в них Рус. Аз. Банку уплатить „в наилучшем размене“ самому Соловьеву 15 тыс., а его жене 5 тыс. руб….» «Я спрашивал Соловьева, кто и за что дал ему это письмо. Он показал, что ему дал его незнакомец, с которым он только в первый раз встретился в поезде, по имени Ван дер Дауер». Трудно поверить такому несуразному объяснению, не прочитав непосредственно показания допрашиваемого. В самом факте наличия чека в 20 т. у зятя Распутина, собиравшегося в то время уехать за границу (и, очевидно, надолго), нет ничего необычайного.