Уже в 1920-е гг. писатели, ученые и партийные вожди возвестили о скором создании нового, советского, человека на основе социализма и измененного производственного процесса. Технологически проблема сводилась к тому, каким образом наука и техника может изменять и контролировать людей. Парадоксальным образом это одновременно послужило почвой для усердного восприятия американского тейлоризма (Scientific Management) и конвейерной организации труда по образцу заводов Форда, которые, собственно, изображались как воплощение капиталистического производства.

Хотя, по всей видимости, техника, появившаяся в годы первой пятилетки в СССР, не трансформировала людей в желательном для властей духе и не привила им пролетарского сознания, пропаганда в конце 1920-х гг. продолжала рисовать аллегорически преображенный образ идеального «нового человека», который по собственному побуждению борется за выполнение плана и повышение производительности труда, активно участвует в общественной жизни, вовлечен в деятельность общественных организаций и бережно обходится с народным достоянием. Идея нового человека являлась гротескной противоположностью реальности, в которой пребывал советский человек, лишенный корней и дезориентированный коллективизацией и индустриализацией.

Сооружение метро как нельзя лучше подходило на роль «кузницы» или «школы» нового человека. Большие стройки в целом являлись промежуточными станциями для прежних сельских обитателей, которые приобщались здесь к новым производственным отношениям, прежде чем окончательно переселиться в город и стать промышленными рабочими. В случае с Метростроем речь к тому же шла о совершенно особом строительном проекте, которому, как внушала пропаганда, был присущ специфический дух преобразования. Строительство московского метро представлялось даже как предвосхищение или первый опыт жизни при социализме, как «кузница», в которой должен быть выкован новый человек:

«Совершенно естественно поэтому, что стройка Метрополитена -это не просто достижение нашей страны в технике, а это гигантская человеческая машина, которая наряду с тем, что производит материальные ценности, производит ценность, состоящую в переделке людей. 40-тысячный коллектив, находящийся в производственном жизненном водовороте, и служит как бы той кузницей, которая готовит новых людей. Эта стройка поднимает на небывалую высоту нашу технику и, с другой стороны, поднимает на небывалую высоту человеческую активность».

«Подобно тому, как в годы гражданской войны, а еще раньше в подполье, в тюрьмах, на каторге, в героической борьбе за пролетарское дело закалялись, росли, мужали кадры революционных борцов, так выковывал и выковывает метро, как и все крупнейшие стройки в Советском Союзе, новых людей социализма, борцов, организаторов, строителей. Это прекрасная и поучительная школа».

«У нас выросли новые люди, люди труда, для которых труд стал делом чести, славы, храбрости и геройства, — восторгался партийный секретарь кессонной группы. — И если понадобится, они возьмут в руки винтовки и доблестно отдадут свою жизнь до последней капли крови для защиты родины, отечества трудящихся всего мира».

Подобные высказывания сплошь и рядом встречались в интервью метростроевцев. При этом лишь внешне речь здесь шла об описании некой (мнимой) реальности. Собственно, мы имеем здесь дело с проекцией стереотипных представлений об идеале. Для решения повседневных проблем с рабочими, которые в действительности вели себя достаточно не по-пролетарски, партия и комсомол постоянно призывали к необходимости образовать единый сплоченный коллектив под руководством коммунистов и комсомольцев и воспитывать новый тип рабочего, который благодаря работе поднимался на новый культурный уровень, «рос над собой» и радостно и одновременно по-военному дисциплинированно исполнял решения партии, открывающие стране дорогу в светлое будущее. Именно эти желаемые властью представления опрошенные метростроевцы описывали как реальность. Нередко в таких высказываниях реальные качества фанатичного меньшинства среди комсомольцев распространялись на всех членов комсомольской организации:

«Меня поражало, как быстро новые рабочие, приходившие из колхозов, переваривались в нашем огромном, сплоченном коллективе, как быстро осваивали они технику работы и росли в культурном отношении. Это происходило потому, что основной костяк нашего коллектива составили те 20 тысяч московских рабочих и 10 тысяч комсомольцев, которые были брошены на строительство метро Московским комитетом партии. […] Во время революции выросли новые люди. С высокой сознательностью пришли они на нашу трудную работу и всюду показывали прекрасную организованность и дисциплину труда. […] Комсомол был быстрым и точным проводником всех партийных решений на метро. Он умел сплачивать весь наш огромный коллектив вокруг этих решений. Что мне всегда бросалось в глаза — это уменье комсомольцев работать дружно и весело. Даже в самые трудные моменты они выходили на работу с шутками, смехом, песнями. Заражали они нас своей молодостью».

«Это бодрая молодость нашего коллектива, его исключительная сплоченность, его исключительная напористость в работе, при исключительной героической работе делает наш коллектив тем чудесным сооружением, самоорганизовать, сплотить который в твердокаменную скалу энтузиастов могла только наша могучая славная Коммунистическая партия. Тут, конечно, сказалась та огромная работа партии и под ее руководством профсоюзов и комсомола, которую она вела и ведет изо дня в день над воспитанием в социалистическом духе рабочих, работниц, колхозников и инженеров. Нет преувеличения в утверждении, что в нашем коллективе для большинства рабочих труд стал делом чести, геройства и доблести».

«К концу строительства коллектив метростроевцев пришел воспитанный в борьбе за высокие темпы и качество работы, обстрелянный в бою, закаленный, умеющий работать не только обычными методами, но работать как настоящий ударный коллектив социалистической стройки».

Дискурс «Метрострой как школа» имеет много граней: необученные рабочие получали здесь профессиональную подготовку, они «росли» в культурном отношении, они «работали над собой», они развивали принципиально иное отношение к труду; прежние беспризорники превращались в ударников.