«Боже мой, какая несправедливость!» – думала Шурочка. Она уже приготовилась к тому, что Владимир Лежечев станет ее родственником, и видеться им придется часто. Но почему не Жюли? Так прошел июнь и первая неделя июля.

И вдруг… И вдруг случилось нечто такое, что визиты Владимира Лежечева в усадьбу к Иванцовым перестали занимать уездных барынь и барышень по той причине, что появился предмет, который завладел их вниманием целиком. По округе, словно ураган пронесся. Еще ни одно лето не было столь богато на события. И вдруг…

С самого утра настроение у Шурочки было чудесное, потому что папенька на радостях, что Лежечев зачастил в усадьбу, разрешил ей взять Воронка. Поджарый жеребец, иссиня-черный, как вороново крыло, был ее любимцем. У местных барышень было не принято скакать галопом по полям, да еще и без мужского сопровождения. Поэтому воспитанным девицам, Шурочкиным старшим сестрам, это и было категорически запрещено. Но репутацией младшей Евдокия Павловна нисколько не дорожила. Напротив, чем больше говорят о ее дурных манерах и необузданном нраве, тем проще и родителям оправдать дурное к ней отношение. Не удалась, мол, младшая дочка, и все тут. Евдокия Павловна была гораздо хитрее, чем Василий Игнатьевич, и материнским сердцем почувствовала в нелюбимой дочери соперницу своим любимицам, особенно Мари, потому и не противилась решению мужа дать Шурочке лошадь, в надежде, что до Владимира Лежечева дойдут слухи о ее недостойном поведении. Одно дело охота, когда деликатно, сидя бочком и не спеша, ехать на смирной лошадке, а то и просто стоять в отдалении, наблюдая за забавами мужчин. Но галопом, одной, без дамского седла? Пусть позорится та, которую все равно замуж никто не возьмет. Как бы румяно ни было ее личико и строен стан. Ее удел – нянчиться с племянниками да быть при сестрах вместо компаньонки. А пока, пусть себе скачет.

Что касается Шурочки, то она обо всем этом и не задумывалась. А все больше радовалась воле, степному ветру, солнечному июльскому дню, небу, солнцу, простору… Меланхолии ее пришел конец, и даже будущее не казалось теперь таким ужасным и мрачным. Одна из сестер вскоре выйдет замуж за богатого человека, родители подобреют, отдадут долги, денег в доме станет больше, а печали меньше. А вдруг супруги Лежечевы надумают пожить зимой в столице, тогда и возьмут с собой ее, Шурочку. А почему бы нет? Владимир с ней ласков, а если его женой станет Жюли… Ах, почему бы мечтам и не сбыться? И там, в столице, как знать…

Дальше отъезда ее мечты не распространялись. Она грезила лишь о карете, запряженной лошадьми, или же о санях, если это будет зима, и кучере Василии, несущем туда ее вещи. А дальше только стук колес, мерное покачивание экипажа, меняющийся пейзаж за окошком, неспешные разговоры, а потом в полудреме все те же мечты, мечты… Главное – вырваться отсюда. Если это случится, в Иванцовку она больше не вернется. Никогда.

Главное – уехать. К чему приведет мечта сестер о замужестве и достатке в доме? Сократить огромный мир до размеров одного-единственного поместья и навсегда отказаться от свободы? От возможности увидеть мир? А что будет, если муж окажется человеком скучным? Если опустится, подобно папеньке, и будет целыми днями лежать на диване, в халате и колпаке, а то и пить, а напившись, скандалить? И придется на все спрашивать у него разрешения! Ведь он – муж! Хозяин! Неужели же можно об этом мечтать? Если уж замуж, то за человека благородного. Утонченного. И… красивого!

Воронок летел, как на крыльях, тоже почувствовав свободу. Шурочка была счастлива: сегодняшний день прекрасен! И жизнь прекрасна! Щеки ее раскраснелись, волосы трепал ветер. Пряно пахло степными травами, казалось, сам воздух был с горчинкой, вобрав в себя вкус полыни. Но ей, с рождения знакомой с этим запахом и вкусом, все было привычно, все было сладко. И вдруг… Ветерок стал прохладным, солнце скрылось за тучку, а она вдруг ощутила смутную тревогу. Да и конь заволновался. Что-то должно было случиться. И именно сегодня…

Шурочка вернулась домой к обеду разгоряченная верховой прогулкой и сразу же заметила у крыльца знакомый экипаж. Помещица Марья Антоновна Залесская. Что надобно у Иванцовых этой старой карге? Залесская – известная сплетница. Какие вести она привезла? Как только подсохнут дороги, Марья Антоновна собирается в путь, гостит со своими двумя дочками то у одних, то у других, называясь дальней родней, а потом все, что разузнала, развозит по округе, безудержно при этом привирая. Ее грозятся не пускать на порог, но все равно пускают, потому что скучно. Хочется разузнать побольше о соседях, которым, в свою очередь, хочется все разузнать о тебе.

Залесскую и ее дочерей Шурочка терпеть не могла, а потому отвела Воронка на конюшню и тайком проскользнула в дом. Лучше уж пожевать у себя в комнате краюху черного хлеба, запив ее водой, чем пить чай со сливками и сдобными булками, но слушать при этом небылицы Залесской.

Визит Марьи Антоновны она пересидела, прикрывшись пяльцами. Заглянула Евдокия Павловна и, увидев младшую дочь за работой, с удовлетворением удалилась. Залесская вскоре уехала, а в доме началось обсуждение услышанного. Шурочка всей кожей чувствовала, как по углам шушукается дворня, а в барских покоях оживленно о чем-то беседуют сестрицы и маменька.

За ужином папенька выпил лишнего и без конца вспоминал свою молодость и службу в гвардейском полку. Евдокия Павловна тяжело вздыхала и бормотала что-то по-французски, а сестры при этом загадочно переглядывались. В конце концов девка Парашка, зазевавшись, пролила барыне на платье соус, за что ее отправили на конюшню пороть, и разговор сам собой перекинулся на тупость и нерадивость крестьян.

– Пороть их надо! Пороть! Канальи! – стучал по столу кулаком пьяный папенька. Мари сидела, не моргая, как кукла, а Долли глупо хихикала, прикрывая рот салфеткой. Евдокия Павловна морщилась, но молчала.

– Поро-о-оть!!!

Шурочку эти разговоры раздражали. Еще больше раздражал пьяный отец. И Парашку было жалко, она была усердной и вовсе не тупой. И вообще: девятнадцатый век на дворе, господа! Сколько можно применять телесные наказания? И как может один человек принадлежать другому? Если, конечно, тот, кто владеет другим, умнее, честнее и благороднее, то тогда – да. Но среди соседей-дворян были люди глупые и бесчестные, ленивые и малообразованные, и она не понимала, как им можно доверять безраздельное владение людьми? Ведь тот, кто использует труд людей, должен за них отвечать. Должен заниматься их образованием, а не пороть по любому поводу. Вот и в толстых журналах пишут о необходимости реформ. Что такое эти реформы, Шурочка толком не понимала, но если они запрещали папеньке посылать в конюшню на порку девку Парашку, то, без сомнения, были хороши. И их надо было срочно принять.

Шушуканье в доме и после ужина не прекратилось. Все словно ждали чего-то. Наконец прибежала запыхавшаяся Варька, и все накинулись на нее.

– Ну что? Видела? Видела? И как он? Да не может быть!

В конце концов и Шурочку одолело любопытство. Кто он? Она схватила за руку Варьку и потребовала:

– Рассказывай!