Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Посреди галереи стоял отец с какой-то дамой, и они вели беседу. Я оглянулся на Рэнди, решив, будто тот что-то напутал, но тот уже отходил прочь. А отец сделал знак, чтоб я подошел. И сказал:
– Сударыня, я бы хотел представить вам своего сына Сигварда.
Вот незадача! Делать нечего, я поклонился (все виды поклонов освоил – и перед гостями, и перед хозяевами, и перед дамами), а она протянула мне руку, как взрослому. Это было испытание покруче, чем вздуть кого-нибудь. Я еще никогда не целовал руки дамам. Но вроде справился. А после посмотрел на нее.
Она была красивая. Лицо сердечком, волосы темные и глаза тоже. Платье лиловое, как то вино, что я во дворе пил, а на голове – венец из золотых бабочек. Тот самый, от богини Венеры.
Это была Ориана Стенмарк, именинница.
– Рада познакомиться с тобой, Сигвард, – сказала она.
Я промямлил, что, мол, тоже рад и счастлив.
А они продолжили беседу, которую прервало мое появление. Но отец не велел мне уйти, и единственное, что я мог себе позволить, – это шагнуть в сторону, дабы не маячить у молодой баронессы перед глазами.
– Но откуда же такая вражда между кровными родственниками? – спросила она. – Может, вы чем-то оскорбили их?
Отец усмехнулся.
– Они уже родились оскорбленными. Тем, что они – дети младшего брата. И полагают, будто за это оскорбление весь свет им что-то должен. Особенно я и мой отец, царствие ему небесное.
– Относительно вашего отца – я понимаю. Он не включил их в свое завещание, хотя честно исполнил долг опекуна. Но вы-то что им задолжали?
– О, здесь дело было еще хуже. Кузен Эберо решил наложить лапу на Веллвуд простейшим способом – окрутив меня со своей сестрицей. Только меня с юных лет тошнило от кузины Беретруды хуже, чем с похмелья.
Об этом отец мне никогда не рассказывал. Я мысленно перекрестился и вознес хвалу Господу за то, что он уберег отца. Ну, и меня заодно. Вот черт, я бы таким был, как этот убогий… Карлотта эта! А баронесса засмеялась, прикрыв рот веером, похожим на флажок.
– Да, это страшное оскорбление! Ибо нет худшего врага, чем отвергнутая женщина. Не удивлюсь, если она ненавидит вас еще больше, чем Эберо… особенно при таком муже… хоть предполагается, что мне и не положено знать подобных вещей. – Она опустила веер. – Но ведь и вы, господин Веллвуд, не ангел. В университетском квартале до сих пор ходят легенды о ваших буйствах. А послуживши императору мечом, вы стали одним из тех, кого называют «лесными хозяевами», при том что никакой нужды у вас в этом не было.
– Исключительно ради развлечения, сударыня… но пора таких развлечений давно прошла. А вы, как я вижу, наводили справки.
– Разумеется. Я не безмозглая кукла, как те, что прыгают внизу. И если решусь сделать шаг, то лишь хорошенько обдумав.
– Согласен. Я тоже считаю, что действовать надо с открытыми глазами. Оттого и не стал скрывать положение вещей.
И тут меня словно обухом по голове шарахнуло. Господи, какой же я тупица! Ведь Ориана – и есть та невеста, которую отец собирался искать после покушения. И у них, видно, уже все слажено – и с ней самой, и с родителями. Это отец и хотел показать Ивелинам – утритесь, ничего у вас не вышло! Вот они и бесятся.
Из-за этого открытия (а отец-то, наверное, полагал, что я давно все понял, вот позорище-то) я перестал слушать и совсем потерял нить разговора. И оказался застигнут врасплох, когда Ориана обратилась ко мне:
– А ты что на это скажешь, юный Сигвард?
Я понятия не имел, о чем она. Но переспрашивать было бы неучтиво, а стоять с открытым ртом – вдвойне. И я ляпнул:
– Скажу, госпожа моя, что, если благодаря вам Ивелины останутся с носом, я всегда буду вашим верным слугой.
Она снова рассмеялась – словно колокольчик зазвенел. А отец, как мне показалось, посмотрел на меня с одобрением.
– Мне нравится образ мыслей этого молодого человека, – отсмеявшись, сказала Ориана и взяла отца под руку.
Я посмотрел на них. Наверное, она – то, что ему надо. Молодая, красивая, богатая, родовитая. И вроде бы умная к тому же.
А маму не вернуть, и вообще не в этом дело…
И тут меня как будто кто-то дернул за язык, и я продолжал:
– Я счастлив буду угодить вам, сударыня. Только я, наверное, скоро уеду из Веллвуда, и вряд ли мы будем часто видеться.
– Вот как? – Она повернулась к отцу: – Намереваетесь отправить сына ко двору?
– Нет. Из Веллвудов никогда не получались хорошие придворные. Потомки младших сыновей – не в счет.
– Тогда, значит, армия?
Она уже собиралась вместе с отцом решать мою судьбу! Что ж, если она будет моей мачехой, то имеет на это право.
– Или университет, – ответил отец. – Выбор невелик, но это хотя бы выбор.
Странно, он и не собирался опровергать мои слова. Может, потому, что я высказал то, о чем он думал.
– А ты сам-то что предпочел бы? – обратился он ко мне. Впервые за весь день. И не только, если припомнить…
Наверное, у тримейнских студентов жизнь вольная и веселая. Но я почему-то чувствовал, что не нравится мне эта чертова столица. И мне уже почти четырнадцать, хватит дурака валять.
– Отец, я предпочел бы служить императору оружием.
– Значит, так тому и быть.
– Капитан, опять!
Самая жара, из тех, что бывает в полдень в Южном пограничье. Воздух настолько раскален, что хоть в колодец полезай. И уж всяко не хочется вникать в дела. Но надо. Потому как Южное пограничье.
– Что «опять»? Рахманы границу перешли?
– Нет. Наши с барнабитами подрались, – сообщил лейтенант Менд, преданно лупая глазами.
– Убитые есть?
– Нету. Рядовому Букцелену сломали нос, рядовому Пикси помяли ребра. А у них, – в голосе офицера послышалась сдержанная гордость, – одному сержанту башку проломили, рядовому какому-то ноги поломали, и еще двоих без памяти унесли, не знаю, что с ними…
– Ребята погорячились…
– Так они первые начали! Вроде как они элита, рыцарский орден, а наши парни – отребье, в каждой бочке затычка.
– В кабаке было дело?
– Нет, на улице. Потому патруль утренний и подоспел быстро и разогнал всех.
– Значит, возвращались из кабака. Не они, так наши. И с чего было беспокоить меня, ежели все живы?
– Так они, господин капитан, грозились, что ихний командир на вас жаловаться будет!
– Ага. Рыцари жаловаться изволят. Так вот, передай: если кто придет от барнабитов, самолично возглавлю патруль и тех, кто подрывает здесь воинскую дисциплину, самолично же буду вешать, невзирая на чины и звания. Хоть последнего нашего конюха, хоть самого великого приора.