Настасья не смела его и спрашивать, что он затеял. Выбежав на крыльцо, она лишь провожала глазами мужа, пока его рослая, плечистая фигура не скрылась за забором.

Стадухина ввели к боярину, отдыхавшему на перине после бани.

— Ну, здорово, — снисходительно проворчал Пушкин в ответ на приветствие Стадухина. — С чем пришел-то?

— Не гневайся, боярин, а пришел я напомнить тебе о своей челобитной.

Пушкин так изумился, что даже, кряхтя, поднялся и сел на перине.

— Да ты в уме ли, Михалка? — спросил Пушкин. — Это после васькиного-то воровства ты опять за свое? Может, и бежать уж задумал?

— Негоже мне в бегах-то быть, боярин, — глухо ответил Стадухин. — Сам знаешь, хозяйство имею, и семья есть. Коль хотел бы я убежать, давно бы убежал, — с неожиданным задором вдруг прибавил Стадухин, подняв голову.

— Ну, ну, — замахал на него руками Пушкин.

— Только хочу я идти на Погычу не побегом, а по твоей наказной памяти, боярин. — Стадухин смело глянул на все еще изумленное лицо Пушкина и продолжал: — Раскинь-ка умом, Василий Никитич, тебе его не занимать стать. Навряд ли сыну боярскому Власьеву догнать Василия Бугра. Знаю я Бугра. Может статься, что и впрямь проведает он Погычу-реку да о том челом государю ударит. За такое дело государь ему и побег и щукинский коч простит, а тебе, боярин, от того чести не будет. А ежели Васька Бугор с той новой реки большую прибыль государю даст, да против твоей воли, гляди, как бы, не ровен час, государево дело на тебя же не написали.

Пушкин побагровел и, встав с постели, грозно спросил:

— Ты что же? Запугивать меня явился?

— Не гневайся, боярин, дай досказать. Дело-то можно повернуть в твою пользу. Отпустишь ты меня с наказной памятью, да проведаю я Погычу-реку, тебе от того честь немалая будет. Ну, и то сказать, река-то Погыча богата, сказывают. Без собольей шубы для тебя, боярин, я воротиться не посмею.

Стадухин замолчал и спокойно стал ожидать ответа воеводы. Несколько приостыв, Пушкин грузно опустился на постель и почесал подбородок. Затем, сделав хитрое лицо, прищурив глаз и наклонив голову набок, он сказал:

— Как же, по-твоему, выходит: сын боярский Власьев Ваську Бугра догнать не может, а ты догонишь?

— Так и выходит, боярин, — спокойно ответил Стадухин, заложив руку за пояс. — Мне морское дело — за обычай. Хоть ловок Бугор, а уж я-то его догоню.

Пушкин еще несколько подумал, всматриваясь в Стадухина, который стоял перед ним словно каменный.

— Хитер же ты, Михайла, — сказал он наконец. — Но, видно, быть по-твоему. Так и быть — иди проведывать эту, как ее, Погычу-то реку.

Стадухин вышел от воеводы, едва сдерживая радость. Давно жена не видела его таким веселым. И с сынишкой-то он шутил, и жену хвалил, и обедом был доволен.

Но недолго Стадухин побыл дома. Он поспешил на берег, где ему дошивали коч. Целыми днями он был занят: набирал в свой отряд охочих казаков, получал из казны судовую снасть, ту самую, что воевода Головин велел приготовить для Ивана Ерастова, покупал товары.

Не прошло и недели, как суда для Стадухина и сына боярского Власьева были спущены на воду. В съезжей избе писец переписывал набело воеводскую наказную память Михайле Стадухину и, низко наклонясь к бумаге, выводил гусиным пером:

«…идти им на государевых судах на государеву службу из Якутского острога вниз по Лене и по морю до Колымы-реки, и от Колымы-реки до новой Погычи-реки для прииска погыцких новых землиц… Ему же, Михайле, велеть служилым людям проведывать про тот остров, что в море против Погычи-реки. Есть ли на том острове морской зверь морж… И только свидется морской рыбий зуб, и самому ему, и служилым людям велеть сбирать и радеть неоплошно…»

На другой день желанная бумага с привесной воеводской печатью была в руках у Стадухина. Свернутую, он положил ее в берестяную трубочку, а ту трубочку — в непромокаемый кожаный мешочек.

Власьев вышел на день раньше Стадухина, но, не доходя до Жиганска, Стадухин обогнал Власьева.

Четырнадцатого августа при свежем попутном ветре коч Стадухина бежал по морю мимо устья Яны-реки. Сзади едва виднелся парус сына боярского Власьева.

Широко расставив ноги, Стадухин стоял у руля. Палуба коча то лезла вверх, то наклонялась вперед и стремительно падала вниз. Но Стадухин как будто не замечал ничего. Он стоял твердо и, казалось, один был неподвижен среди общего движения.

Все девять человек отряда Стадухина были заняты, — кто на парусе, кто на руле.

Стадухин поглядывал на клочья серых облаков, проносившиеся над морем. Поглядывал он и на птиц, с резкими криками летевших к берегу. Стадухин был озабочен. Ему не нравилось, что птицы летели к берегу: это бывало к буре.

Далее, за устьем Яны, берег круто изогнут и от вершины лукоморья тянется к северу. Стадухин приказал — и Ивашко Казанец, худым лицом и заостренным носом похожий на хищную птицу, повернул погудало руля. Юшка Селиверстов, верзила с грубыми чертами лица и глубокими складками на щеках, выбрал одну снасть паруса и вытравил другую. Коч накренился на правый борт и пошел на северо-восток, срезая невидимое за дальностью лукоморье. Вдруг за островом, что у главной протоки янского устья, Стадухин увидел парус, за ним — другой. Скоро из-за острова показались два коча. Они шли к северу и быстро приближались к кочу Стадухина.

На кочах было людно: более двадцати человек на каждом. Кочи сблизились, и Стадухин узнал встретившихся мореходцев. То были беглые казаки.

На переднем коче Стадухин увидел их главаря Ивана Редкина, полулежавшего под мачтой. Ноги Редкина были укрыты медвежьей шкурой. Атаман дорогой разболелся. Из-за его болезни беглые казаки целую неделю просидели в Усть-Янском зимовье. Лишь немного ему полегчало, и казаки снова вышли в плавание.

На носу второго коча, отнятого казаками около Жиган у торгового человека Колупаева, Стадухин увидел одноглазого Шалама Иванова. Около рулевого распоряжался Василий Бугор, а рядом с ним виднелась неподвижная коренастая фигура Ивана Пуляева. Казаки держали оружие. Фитили пищалей курились.

— Гей! — крикнул Стадухин. — Ивашка! Васька! Стой! Слово есть!

На кочах спустили паруса. Кочи сошлись на веслах.

— Здорово, бунтовщики! — приветствовал Стадухин беглых казаков. — Куда путь держите?

— Здравствуй и ты, Михайла! — отвечал Бугор. — А путь держим на Погычу-реку.

Стадухин вынул из-за пазухи трубочку, уложенную в кожаный мешочек, и поднял ее над головой.

— Видите это? Наказная память от воеводы! Мне быть приказным на Погыче-реке!

Беглецы молча смотрели на него. Стадухин стоял перед ними огромный, в плечах косая сажень; его черные волосы разлетались от ветра под красной, опушенной соболем шапкой. Он глядел самоуверенно и гордо.