Уточкин внимательно перечитал расписку. Поставил печать, что-то написал на ней и запер в ящик стола.

— Пошли, — сказал он и повёл нас в тёмный подвал.

Там была кладовая домоуправления.

— Минуточку! — воскликнул он и нырнул в какую-то низкую дверь.

Вскоре из-за двери послышался грохот и стон Уточкина.

Васька чуть не подавился булкой. Гриша притих. Костя и Женька с удивлением уставились на дверь. А я не знал, что и подумать.

Наконец Уточкин появился. Он пятился боком и волочил за собой нечто загадочное.

Через минуту он положил к нашим ногам то, что называл «отличным контрабасиком».

Контрабас был весь в трещинах, без струн и подставки.

Видя наше замешательство, Уточкин сказал:

— Берите, берите, а то ведь раздумаю!

И мы потащили контрабас во двор.

А Уточкин смотрел нам вслед и облегчённо вздыхал.

Мне показалось, что он пробормотал:

«У-х-х, наконец-то избавился от этой гадости!».

«А вы, друзья, как ни садитесь…»

Оркестр был в сборе. Мы расположились за домом, перед пустырём, на узкой асфальтированной дорожке.

Мы собирались разучивать песню: «Я люблю тебя, жизнь».

Эту песню выбрал Женька. Он знал много хороших песен, помнил десятки разных мелодий и всегда что-то мурлыкал себе под нос, даже не замечая этого. Он сказал, что «Я люблю тебя, жизнь» — очень важная и нужная песня и её должен уметь играть всякий порядочный оркестр.

Правда, в нашем оркестре не очень-то гремели трубы и тромбоны. Их у нас просто-напросто не было. По той же причине обошлось без золотого сияния валторн и стука барабанов.

Нельзя сказать, что у нас вообще ничего не было. Как-никак в оркестре были фагот, скрипка, губная гармошка и контрабас без струн и смычка.

Контрабас, вероломно брошенный хозяином, лежал на асфальте, занимая всю дорожку, и мешал прохожим.

А Костя заявил, что родители послали его по важному делу. Он, мол, мигом слетает туда и обратно, а репетицию можно начать и без него.

Мы уговорили двух мальчиков и двух девочек — первоклассников из нашей школы — подержать инструмент в вертикальном положении. Где это видано, чтобы в хорошем оркестре контрабасы валялись на земле?

Мальчики согласились сразу, а девочек сперва напугал вид этого великана, безмятежно развалившегося на дорожке. Но вскоре дело уладилось, и всё получилось замечательно. Это очень хорошо и солидно, когда над оркестром возвышается контрабас. Женька без него ни за что не согласился бы начать репетицию.

В самый последний момент появилась Таня. Конечно, без тромбона. Оглядев нас, она сказала:

— Подумаешь, артисты нашлись!

Но не ушла.

А я приготовился играть на фаготе. Правда, я предупредил Женьку, что у меня пока получается всего-навсего одна, иногда две ноты.

Первый звук моего фагота был очень высокий и какой-то неустойчивый. А главное, требовал огромной затраты воздуха из моих лёгких и напоминал козлиное блеяние.

Второй звук был куда лучше! И сомневаться в этом не приходилось. Он был пониже, поувереннее, а так как я часто менял дыхание, он походил на солидное утиное покрякивание.

Женька выслушал меня, вздохнул и согласился.

И я добросовестно помогал оркестру играть «Я люблю тебя, жизнь». Мне казалось, что в песне и мои два звука могут пригодиться. Вот, помню, тогда, в Кремле, один мальчик играл на такой огромной-огромной трубе, свёрнутой, словно гремучая змея. Он тоже несколько раз надувал щёки, а потом сидел и ничего не делал. Все вокруг, надрываясь от старания, играли, а этот сидел, словно его ничего не касается.

Гриша тоже с воодушевлением дул в губную гармошку. Мне казалось, что он нам изрядно мешает. Но Женька не гнал его, и я тоже решил не обращать на него внимания.

Серёжка слушал, слушал, махнул на всё рукой и, сунув скрипичный футляр под мышку, исчез.

Васька на репетицию опоздал. Он явился без виолончели, удивился и спросил:

— Вы ещё играете? А я думал, что всё давно уже кончилось.

Врал Васька. Ему не дали дома виолончель, это я точно знаю.

Как бы там ни было, а репетиция продолжалась. Откровенно говоря, никто теперь не пытался играть. Мы, во главе с дирижёром, просто пели. Так получалось лучше. А Женька здорово дирижировал! Он прямо лез из кожи вон, чтобы не подкачать. И не напрасно: вокруг собралась толпа любопытных. Некоторые даже с удовольствием подпевали.

Женька махал руками как сумасшедший и так старался, что у него кепка слетела с головы.

Лифтёрша из нашего подъезда — она тоже была среди публики — почтительно подняла кепку и нахлобучила её на самые Женькины глаза. Но Женька на это никакого внимания не обратил, потому что песня была в самом разгаре.

Когда, под угрожающее покачивание контрабаса, песня была спета от начала до конца, мы начали её повторять. Но на второй же строчке, на словах: «Что само по себе и не ново», в окне третьего этажа высунулись сразу две головы. Одна с усами, другая без усов.

— А ну, марш отсюда! — хором закричали обе головы. — Люди отдыхают после ночной смены, а эти устраивают под окнами кошачьи концерты! Безобразие!

Толпа, окружавшая нас, моментально исчезла.

— Фи! — сказала Таня. — Тоже мне оркестранты!

И удалилась.

Ребята тоже заторопились домой. Откуда-то появился Костя и молча утащил контрабас.

А мы с Женькой долго бродили по двору и грустили.

— Подумаешь! — сказал я. — Сегодня не получилось, получится завтра. Чего ты расстраиваешься, Женька?

— Ничего у нас не получится, Федя, — ни сегодня, ни завтра. Разве это оркестр? В настоящем оркестре знаешь сколько музыкальных инструментов? Ты же помнишь оркестр, который играл в Кремле…

— Хорошо, когда много инструментов, — согласился я.

— Это намного лучше, Федя, — грустно откликнулся Женька. — Когда их много, совсем другое дело.

— Знаешь!.. — воскликнул я. — Мне в голову пришла хорошая мысль. — Давай всех ребят, которые живут в нашем доме, агитнём в оркестр. Представляешь, что будет?

— Представляю. — Женька насмешливо посмотрел на меня. — Ну и дурак же ты, Федя. Какой смысл звать ребят всего дома, раз никто играть не умеет? Ты сам подумай!

— Тогда выход один — музыкальная школа! — решительно сказал я. — Сами научимся играть, других научим и — готово дело. А ты, Женька, будешь нашим дирижёром. Решено?

Но мой друг сказал:

— Так-то оно так,