они устали от любви и, разжав объятия, спокойно беседовали, лиса подтвердила известие о смерти Цинь Шихуанди.

— Подданные Цинь не горюют о старом императоре. Ведь это он принял новые жестокие законы и содержал армию чиновников и доносчиков. При нём людей публично казнили, разрывая на части лошадьми, четвертовали, разрубали по поясу. Счастливчиками считали тех, кого просто обезглавливали. Даже за неосторожное слово могли страшно наказать: отрезать нос, раздробить коленные суставы. Болтают, что однажды император разозлился и приказал закопать в землю живыми четыре сотни книжников.

— Кого?

— Грамотных людей, учёных, тех, кто писал и толковал книги.

Что такое книги, Модэ знал. Князь Пуну даже показывал ему одну такую диковинку. Из любопытства Модэ пытался сам научиться писать несколько иероглифов и вскоре забросил это занятие, поняв, что для обучения грамоте требуются прилежание и время, а у него было много других дел.

— Чем провинились эти книжники? Злоумышляли против императора?

Лиса пожала плечами, вынудив возлюбленного покрыть поцелуями свою заколыхавшуюся смуглую грудь.

— Этого никто не знает. Говорят, император просто решил, что книги учёных вредят его власти.

Шенне продолжала:

— При Цинь Шихуанди налоги возросли в двадцать раз. Множество людей за долги угодили на каторгу. Их обрили, заковали в железные ошейники и погнали строить Долгую стену.

— Мы это уже обсуждали, — буркнул Модэ, приникнув к соску возлюбленной. — Есть ещё что-то интересное?

— Мои южные родичи болтали о том, что по приказу хранителя императорской печати, евнуха Чжао Гао, умершего императора несколько дней скрывали в его покоях и обращались к нему как к живому, даже когда труп начал смердеть.

По слухам, письмо, повелевающее старшему сыну императора покончить с собой, на самом деле подделал хитрый Чжао Гао. Он враждовал с полководцем Мэн Тянем. Евнух избавился от старшего наследника и его сильных сторонников. Он теперь сам правит империей из-за трона ленивого Ху Хая.

Сделав паузу, Шенне дождалась, пока Модэ поцелует её в нос, и продолжала, чертя пальцем линии на его широкой безволосой груди:

— Говорят, что к поддельному письму с повелением о самоубийстве евнух любезно приложил кинжал с вызолоченной рукоятью, усыпанной самоцветами. Этим дорогим клинком принц Фу Су и перерезал себе горло. Мэн Тянь уговаривал принца не делать этого, но наследник истово почитал отца.

Модэ скривился от отвращения.

— Фу Су оказался слишком, слишком почтительным сыном, — заметила Шенне, пытливо посматривая на возлюбленного из-под длинных ресниц. — Чрезмерная любовь к родителю привела его к гибели.

— Я не повторю его ошибку, — решительно отрезал Модэ и продолжил:

— Этот хитрец Чжао Гао кажется мне похожим на Басана, главу рода Лань. Тот тоже спит и видит, как будет править государством вместо моего младшего брата. Вот только я не глупец Фу Су, об меня зубы можно обломать.

— Покойный император требовал от подданных, в том числе и от детей, слепого повиновения. Ты тоже учишь воинов беспрекословно тебе подчиняться. В этом вы схожи.

— Воины должны выполнять приказы командира. Как мне обходиться со своим сыном, я решу, когда он родится, — сухо сказал Модэ.

Он слегка прикусил зубами розовое ухо Шенне и прошептал в него:

— Любовь моя, а ты можешь подарить мне сына? Он стал бы величайшим воином на свете!

Закрыв глаза, Шенне ответила:

— Не в этом теле.

— Как это понимать? — озадаченно переспросил Модэ.

— Так и понимай. Если я обзаведусь другим телом, тогда можно подумать и о ребёнке. Но мой сын должен стать твоим наследником. На меньшее я не согласна.

Приникнув к Модэ, Шенне стала шептать ему на ухо что-то такое, отчего тот сначала побледнел, затем покраснел и рассмеялся. В это время шаловливая рука лисы начала ласкать Модэ и доигралась до того, что чжуки перевернул возлюбленную на спину, закинул её ноги себе на плечи и набросился на неё с пылом молодого жеребца.

Под утро Шенне прошептала засыпающему Модэ:

— Что же ты творишь, мой леопард! Я теперь с трудом отсюда уйду.

Тот встревожился:

— Я тебе что-то повредил?

— Заездил ты меня до изнеможения, — рассмеялась Шенне и заверила:

— Не волнуйся, такая усталость самая сладкая. Спи, мой повелитель.

* * *

Сбежав из плена у юэчжей, Модэ привёл с собой двух коней. Оба оказались породистыми высокорослыми аргамаками из тех, что могли без отдыха пробежать расстояние в тысячу ли. Они отличались от обычных лошадей хунну: низкорослых, крепко сбитых, большеголовых, выносливых и неприхотливых. Зимой эти лошади сами добывали себе пищу в степях, раскапывая снег и находя траву. Капризные тысячелийные кони такого не умели, им требовалось зерно и сено, но как они были красивы!

Одного коня, буланого, Модэ подарил отцу, второго, на котором ехала Шенне, оставил себе. Все знали, что этого вороного жеребца чжуки высоко ценит и рассчитывает, что тот станет отцом резвых жеребят. Для этого вороного и отправили в табун.

Лето кончилось, настала тёплая осень. Солнце уже иссушило траву до желтизны. Во главе сотни воинов Модэ отправился к своим табунам. Там его ждали табунщики, готовые продемонстрировать выучку молодых лошадей: хорошо выезженные боевые кони должны уметь увёртываться от стрел, заслышав их свист, кусать и топтать врагов.

Несколько сотен лошадей просмотрел Модэ и остался ими доволен. На обратном пути отряд наткнулся на табун, возглавляемый вороным аргамаком. Глядя на изящного, высокого, тонконогого коня, чернотой подобного углю, Гийюй подумал, что уворачиваться от стрел его вряд ли учили, но скакун так красив, что это можно ему простить.

Краем глаза Гийюй заметил движение Модэ, повернулся к нему и оторопел — чжуки поднимал свой лук со стрелой и целился в любимого вороного. Щёлкнула тетива, засвистела сигнальная стрела и вонзилась в шею жеребца. Тот поднялся на дыбы. Мысленно Гийюй взвыл: «Зачем же убивать прекрасное животное?», но натянул лук и спустил тетиву, как делал это сотни раз.

Множество стрел вонзилось в коня — он, всхрапнув, рухнул наземь. Не все воины отряда отважились выстрелить в вороного. Повинуясь взмаху руки чжуки, его воины окружили, спешили ослушавшихся приказа, и Модэ сухо произнёс:

— Те, кто не выполняет мои приказы, должны умереть.

Десятку ослушников отрубили головы, невзирая на их мольбы и оправдания, мол, не могли они стрелять в любимого княжеского коня.

После этой выходки люди в уделе Модэ вновь начали болтать о том, что восточный чжуки повредился в уме. Гийюй, как мог, пресекал такие разговоры, намекая на то, что с болтунами чжуки тоже церемониться не станет. Проверка верности воинов была жестокой, но Гийюй надеялся, что на этом Модэ остановится.

Вскоре чжуки устроил облавную охоту в горах. По традиции такие охоты считались