После «оказания помощи» доктор Лутц доброжелательно посоветовал мне больше спать, меньше двигаться и… прийти к нему завтра на прием в районе двенадцати часов дня.

Сказать, что мы удивились – не сказать ничего. Мы онемели. Наши друзья, интеллигентная пара, муж с женой, возмущенно потребовали, чтобы доктор сам нанес мне завтра визит в отель. У меня уцелела левая рука, но я не могла ею шевелить, потому что именно слева была поломана ключица; правая нога тоже не пострадала, но именно справа больно отдавало в позвоночник. Единственное, что работало, была голова, но именно ее больше всего хотелось отключить. «Добрый» доктор Лутц согласился меня посетить и даже осчастливил трамалом.

Но лучше бы он не приходил. Вместо того чтобы закрепить ослабевшую повязку-«восьмерку» на ключице, этот похотливый старикашка погладил меня по голым ногам и сообщил, что трудно работать, когда вот тут лежат пациентки с такими красивыми «legs»-aми.

Через полгода, уже в Москве, знаменитый профессор Николенко будет весьма удивлен тем, что пациентка N не только ходит, но еще и танцует с… переломом двенадцатого грудного позвонка.

В госпиталь им. Бурденко Роберт приезжал каждый день. Нагруженный сумками с продуктами, натуральными соками, моими любимыми газетами и дефицитными лекарствами. Более внимательного и заботливого посетителя не было на всем нашем этаже. Иногда мой лечащий врач позволял нам уединиться, и Роберт с медсестрой осторожно перекладывали меня на каталку с колесиками и увозили в «курительную». Там мы целовались до одури, хихикали и дурачились. Роберт залезал длинной спицей мне под гипс и там чесал, а я стонала и визжала от удовольствия, чем вгоняла его в краску. Потом он перекладывал меня, как бревно, на живот, и чесал спинку, а я млела от полноты чувств к любимому человеку, и плевать мне было на этот переломанный позвоночник.

В первые же дни нашего знакомства Роберт обратил внимание на мою странную посадку за рулем авто. Управляя машиной, я постоянно подкладывала свою сумочку себе под спину. Сперва Роберт решил, что я ему не доверяю. И сумку прячу, чтобы не упер. Но вскоре, узнав о «швейцарской трагедии» и изучив мой хребет, он забил тревогу. За один день он сумел, договорившись с лучшими светилами в области травматологии, привести меня на обследование и сразу же, выслушав приговор, госпитализировать.

Я упиралась как могла. Легкомысленное отношение к своему здоровью не позволяло мне на четыре (!) месяца поместиться в гипс, лишив себя тем самым любимой работы и полноценной интимной жизни. А гипс был настоящий, добросовестно-советский! От шеи до середины попки – комар не проскочит. После такого гипса не то что позвоночнику выздороветь – вторичные половые признаки могли исчезнуть. Я долго сокрушалась над тем, что врачи не стали скульптурно отливать замечательную форму моей груди. Они добродушно посмеивались над моими глупыми советами и делали свое врачебное дело. Закончив, выдающийся профессор Николенко постучал по мне пальцами и сказал: «Ничего бабец получился…» И я, полено с ручками и ножками, смеялась вместе с ними и любила их всех безумно, потому что я была Нашим Российским поленом, вылепленным Нашими врачами с их милыми шутками, советскими кондовыми гипсами и волшебными руками. Стояла и смеялась, едва удерживая на себе десятикилограммовый гипс, потому что возле операционной меня ждал Роберт, которому я нужна любая.

Мне не хотелось лежать в отдельной палате – это, конечно, пафосно, но очень скучно, и меня перевели в общую. Там, кроме меня, были пять девчонок и пять разных жизненных историй. Мы болтали с утра до ночи и с ночи до утра. Спортсменки, женщина-каскадер, художница-декоратор и девочка четырнадцати лет, сбитая пьяным водителем. Вот на нее я без слез смотреть не могла. Она, мужественная девочка, вся переломанная, с ногами, подвешенными выше головы, на каждой из которых была конструкция Елизарова, лежала неподвижно и могла только говорить. Как она смешно, по-детски капризничала, когда ее мама обрабатывала ей швы. Они тихонько переругивались. Я лежала рядом и внутренне улыбалась, слушая, как дочка шепотом обвиняет маму, что пошла в тот день на дискотеку, что Витька-козел ее не проводил и что вообще она ее родила. Мама терпеливо делала перевязку и лишь изредка одергивала несчастную дочь. Дома, в Мытищах, ее ждали еще двое маленьких детей, и, глядя на эту женщину, наша собственная боль уменьшалась.

В один из вечеров я уснула, не дождавшись Роберта. Он пришел, переговорил с дежурным врачом, забрал из моего шкафчика пустые банки, повесил на спинку кровати чистые домашние полотенца и присел на стул в ожидании моего пробуждения. Наутро я нашла на столике записку.

«Мой милый, любимый черноглазый малыш (и, конечно же, вреднющий)! Я немножко задержался на работе – прости. Мы понимаем друг друга без слов. Жизнь не проста. Но за то счастье, которое ты мне даришь своим существом, я готов отдать все. Обычные слова? Может быть. Но я ждал тебя всю жизнь и был вознагражден богом. Я люблю каждое твое движение, слово, взгляд, запах… Я люблю тебя от пальчиков ножек до черных глаз и волос. Выздоравливай, моя хорошая. Не думай ни о чем и делай так, как скажет доктор. Я буду работать для нас и сделаю все, чтобы тебе было хорошо. Я буду всегда носить тебя на руках, ласкать, целовать. Ты только подумаешь – я рядом. Спи, моя хорошая. Роберт».

Все вошло в свою колею. Меня выписали из госпиталя под домашнее наблюдение, и мы с Робертом начали вить гнездышко в моей уютной квартире возле метро «Аэропорт».

Сидеть доктор запретил, поэтому я могла только лежать или ходить. Утром и вечером Роберт на руках относил меня в ванну, где осторожно обмывал конечности, а я, как говорящая статуя, громко пела песни и брызгала ему в лицо водой.

Иногда он задерживался на работе, и я очень тосковала. В такие минуты не хотелось смотреть телевизор, читать или болтать по телефону. Я лежала и ждала его, неудобно повернув голову в сторону двери (как будто он от этого появится!). Он приходил в три ночи, иногда в пять утра, но я не спала и ждала его.

Однажды я поинтересовалась, что это за такая странная работа – до глубокой ночи. Роберт туманно ответил, что рабочий день у него не регламентирован, а моя работа тоже далеко не дневная – возвращение с концерта редко случается раньше двенадцати ночи. Объяснение было получено, но осадок остался.

Когда у женщины слишком много свободного времени – это вредно. Для мужчин. Ей, понятно, делать нечего, она варит суп и думает целый день, где он, с кем, а вдруг обманывает с другой, а вдруг с ним что-то случилось (последняя версия предпочтительней предыдущей). В таких размышлениях лучше всего помогают «умные» подруги:

Звонок «неблизкой» Аллы пришелся ко времени.

– Приезжай, нужно поговорить, – заинтриговала я журналистку.

– А что, случилось что-нибудь? – затаила дыхание Алла.

– Да, с меня гипс снимают…

– А-а… – разочарованно протянула подруга.

Но все-таки приехала. Вдруг есть повод посочувствовать? Ведь известно, что лучше всего сочувствуют завистники. Или я ошибаюсь?

Она привезла мне пакет из «Макдоналдса», и я была очень тронута ее вниманием. Эту еду я не ем, но все равно спасибо. Мы приступили к обсуждению поздних возвращений Роберта.